Он живо представил, как горняки начнут развертывать свои работы: привезут на Водораздельный всякое оборудование, разобьют брезентовые палатки. От передвижных компрессоров сжатый воздух по трубам, по шлангам пойдет к бурильным молоткам. Они затрещат, как пулеметы, врезаясь в камни. Начнутся взрывы. В горе будут пробиты штольни, а внутри во все стороны — дудки. Потом эти дудки и штольни начинят взрывчатым веществом и подпалят: хребет вздрогнет, загудит от страшного взрыва, гора камней полетит вверх, и в Водораздельном образуется огромная брешь; ниже этой бреши русло Глухой Ильвы будет перегорожено обрушенными скалами, и река кинется в брешь через Водораздельный хребет, вольется в Ульву. Ведь только подумаешь — дух захватывает! А рядом с горняками будут работать лесозаготовители. Вот подымется тарарам! У медведей только пятки засверкают, как начнут удирать со страху.
Но вдруг Ермакова будто кто-то подтолкнул под бок и язвительно спросил: «Думаешь, счастье тебе принесли горняки, эти люди в форменных костюмах? Если бы не они, так, может быть, никто и не подумал отбирать у тебя бензомоторную пилу. Это они торопят Чарусский леспромхоз убирать скорее лес со склона горы. Поэтому и присланы на Новинку передвижные электростанции… Не останешься ли ты в проигрыше от их затеи?»
И радость сразу погасла.
В контору Сергей зайти не решился, и дожидался директора у выхода. Ждать пришлось долго. Вспотевшего в дороге, его начал пробирать холод. На улице было свежо, пала сильная роса, над озером повис густой белесый туман. Чтобы согреться, Сергей прохаживался по тротуару, проложенному возле скверика. Теперь бы крепко спать в мягкой постели, в тепле, а его вынудили ходить тут, как часового на посту!
Но вот совещание кончилось, в освещенных окнах замелькали тени. Люди стали выходить из конторы. Свет в директорском кабинете погас. Черемных и Зырянов вышли последними.
— Яков Тимофеевич, я к вам! — сказал Сергей, преграждая дорогу директору.
— Кто это? Это ты, Ермаков? — удивился директор.
— Я, товарищ Черемных.
— Откуда ты взялся среди ночи?
— Из Сотого квартала. Жду вот вас.
— Что тебя погнало в такое время?
— Я насчет пилы, моторку у меня отбирают.
— А, вот что… Ну, пойдем ко мне, — и директор взял его под руку, повел. — Не хочешь расставаться со своей машиной?
— Ясно, не хочу.
— Почему «ясно»? Для меня совершенно неясно. Тебе же новую дадут, лучшую.
— Не надо мне лучшую. Я и с этой хорошо работаю. Сегодня новый рекорд установил — семьсот хлыстов!
— Ну, молодец, поздравляю!
— Яков Тимофеевич, дайте распоряжение Чибисову, чтобы он не отдавал мою пилу на Моховое. Я с ним разговаривал по телефону, так он мне сказал, что это ваше личное указание.
— Да, есть такое указание. Все бензомоторные пилы будут сосредоточены на одном участке, на Моховом, а на всех остальных будут работать электропилы.
— Но одну-то мою моторку можно оставить на Новинке?
— А какой смысл? На Моховом у нас будет специальный механик по бензопилам, туда будем забрасывать для них запасные части, горючее. Твоя мотопила на Новинке будет всю музыку портить.
— Что она испортит? Мне никакого механика не надо. Я сам все сделаю. Я гарантирую вам бесперебойную работу моей пилы, даю голову на отсечение, что никто меня не обгонит.
— Это хорошо, но зачем рисковать своей головой ради старой разбитой пилы, которая вот-вот пойдет на свалку?
Подошли к директорской квартире. Черемных постучал в дверь.
— Так вы дайте распоряжение Чибисову, — настаивал Ермаков на своем; в его голосе чувствовалось раздражение: мол, чего он еще волынит?
— Ты обожди, парень, не горячись, — спокойно сказал директор. — Сейчас зайдем ко мне, посидим, поговорим, авось как-нибудь конфликт уладим.
Дверь открыла Пелагея Герасимовна.
— А это кто с тобой? — спросила она мужа, вглядываясь в незнакомого человека.
— Это, мать, Сергей Ермаков, отличник, награжденный самим министром.
— Знаю, знаю, слыхала, — сказала хозяйка. — Ну, проходи, Сереженька, проходи!
Парень сначала было застеснялся, мял фуражку у порога, но директор отобрал ее и провел его в горницу.
— Напишите записку Чибисову, и я пойду, — сказал Ермаков, присаживаясь на стул.
— Куда ты пойдешь?
— К себе, на участок.
— Никуда ты не пойдешь, парень! Сейчас поедим, поспим, а потом я тебя на лошади отправлю.
— Никакой мне лошади не надо. Мне надо записку к Чибисову.