— Мам привет. Я могу у тебя переночевать? — Марина слушала несколько секунд, потом устало перебила родительницу. — Я уже возле твоего дома. Приду, всё расскажу.
Когда двери лифта разъехались, в проёме двери квартиры женщина увидела силуэт матери, которая стояла облокотившись на косяк и курила длинную, ментоловую сигарету, манерно оттопырив мизинчик.
— Ты знаешь сколько времени? — высокая, статная дама и в этот раз решила не упускать возможность отчитать непутёвое чадо. — Если не высыпаться, то под глазами образуются синяки, потом морщины, а скоро и всё лицо превратится в мочёное яблоко.
— Время одиннадцать. А морщины образуются от курения. — Марина протиснулась в квартиру мимо матери, которая выпустила вслед кольцо ароматного дыма. Она сама считала себя заядлой курильщицей, но полагала, что для женщины в возрасте это не комильфо даже с мундштуком из слоновой кости, даже с ментолом и идеальными ногтями. Ей представлялось пределом безобразия дряблая, покрытая пигментными пятнами рука, стряхивающая пепел или резиночкой стянутый бледный рот, засасывающий сигарету. Марина же надеялась, что к пенсионному возрасту истребит в себе эту дурную тягу, во всяком случае приложит к этому все усилия. — Дай мне что-нибудь поесть. Например пару бутербродов с колбасой.
— Насколько я знаю, ты была на званном ужине. — мать закрыла дверь и клацая каблуками направилась на кухню. Она даже домашней обуви предпочитала возвышаться. — Что, так плохо угощали? — Мать остановилась и посмотрела с любопытством. — или твой богатый ухажёр отменил застолье?
— Можно сказать не угощали вообще. — женщина опустилась в прихожей на обтянутую китайским шёлком кушетку и сняла с отёкших ног туфли. — Представляешь кто-то хотел убить Гульбанкина, а скончалась его бывшая жена Светочка.
Марина помяла уставшие ступни, потом направилась в ванную чтобы умыться. Она не видела реакции матери, только слышала как та громыхает на кухне посудой. Женщины сидели за столом напротив друг друга чем-то неуловимо похожие и совершенно разные, как будто из различных миров. Дочь с седой, кудрявой шевелюрой с ярким лаком на ногтях и в шёлковой, белой блузке, обвешанной легкомысленными, синими якорями. (Она специально выбрала именно эту кофточку, помня, что Эдик затевает рыбную вечеринку.) Мать восседала прямая со строгим видом— странно-голубые волосы гладко зачёсаны, сияющий от ботокса лоб, изысканный французский маникюр и тёмный, шёлковый, китайский халат. Ей недавно исполнилось пятьдесят девять лет, но понять её возраст было не так-то просто после многочисленных пластических процедур. Так одинаково выглядят все, кто бежит сломя голову за возможностью сохранить молодость. Марина удивлялась откуда деньги на столь дорогостоящие манипуляции с лицом, но спрашивать не осмеливалась, потому что мать сразу затевала свою шарманку о том, как одинока, никто не помогает, она вынуждена еле сводить концы с концами и влачить жалкое существование. Только назвать жалким такое существование не поворачивался язык: просторная трёшка в элитном доме, автомобиль последней модели, полный гардероб дорогой одежды и холодильник забитый деликатесами. Они сидели несколько минут молча прихлёбывая чай, неощутимо похожие наклоном головы, манерой держать чашку, как будто сломанной тонкой кистью руки и одинаково закинув ногу на ногу.