Дэвид подошел к ней, задумчиво улыбаясь, и стал позади нее на склоне.
— Я не скажу ни слова. Только не исчезайте.
Она смутилась:
— Не беспокойтесь, Дэвид. Присядьте рядышком.
Она подвинулась, освободив место.
— Здесь так прекрасно. Лагуна превращается в аметист.
Дэвид опустился на песок поодаль, его длинные руки были напряжены.
— Не знаю, какое время дня предпочесть, — начала Клэр низким умиротворенным голосом, помогая ему расслабиться. — Вы художник, Дэвид, какое время вы предпочитаете? Остров так переменчив.
Дэвид воспринял вопрос вполне серьезно.
— Утренний свет, — сказал он без колебаний, — самый победительный. Поток цвета, чистый и пылающий. Конечно, и сумерки очаровательны, вечерний свет заставляет играть мое воображение в полную силу. Интересно, когда я болел, я привык ненавидеть солнечный свет. Вставать для меня было каторгой, спать я не мог, днем пил лекарства, жаждал ночи, чтобы забыться на несколько часов в искусственном беспамятстве. Боюсь, я не из тех, чей характер можно было бы назвать прочным. Чарли несколько раз навещал меня по необходимости — зять, и все такое. Я знаю, он всегда считал меня весьма неподходящей парой для своей дочери. У Брока гораздо больше тепла, чем у его папули, но и его терпение истощалось. Это трудно понять кому-то. После ухода Беттины я почувствовал, что все мои силы иссякли. Моя жизнь, мой талант, все будто выжгло, а они составляли одно целое. И постоянно надо мной довлела Надя, не спуская глаз ни на секунду: «Дэвид, сынок». Право, я думал, что совсем схожу с ума. Беттина заняла верную позицию с самого начала. Она была необыкновенно способной. Она вела дом и освобождала меня ото всего, давая возможность заниматься тем, чем я всегда хотел, — живописью. Такая короткая, яркая жизнь. Невозможно было даже представить ее угасшей. Ей было всего двадцать пять. Я думал, что никогда не полюблю снова. Да, я знаю, мать ляжет костьми за меня, когда будет нужно, но это совсем другое.
Он поднял голову, и она увидела в его глазах глубокую горечь. Какая-то часть его души отвергала доминирующее влияние матери и одновременно испытывала чувство вины за очевидную сыновнюю неблагодарность. Осознание этого, по мнению Клэр, и создавало напряженность между ними. Воцарилась тишина, он, казалось, неспособен был ее прервать, лишь уголок его рта дергался.
— Но теперь, Дэвид, разве вы не счастливее? — спросила она участливо. — Вы выглядите лучше и работаете хорошо.
— И вы знаете почему, верно?
Словно во сне она слышала эти слова, видела его лицо, осознавала их значение. Он настойчиво смотрел на нее, как будто больше ничего от него и не требовалось.
— Дэвид! — Она сделала попытку представить себя ничего не понимающей.
Его лицо дернулось, отвергая эту попытку.
— Нет, дайте мне сказать! Вы должны знать, что с тех пор, как вы приехали, в меня словно влилась новая жизнь. Я пробовал игнорировать этот факт, но не мог. Вы так добры… так прекрасны. Словно мир снизошел сюда.
Она смотрела на него ошеломленно.
— Да, вы правильно поняли, — вымолвил он с горькой усмешкой. — Именно это я и хотел сказать.
Она так резко поднялась, что потеряла равновесие и инстинктивно схватила его за руки. Они сомкнулись вокруг нее с удивительной силой. Его губы как-то по-детски вначале скользнули по ее щеке, потом вдруг с силой стали искать ее рот. Она попыталась сказать что-то, но дыхание ее перехватило. Она точно сознавала, что никогда не сможет ответить на чувства Дэвида. Она отвернулась, высвободив лицо, и попыталась собраться с мыслями. Все произошло слишком внезапно.
Он опередил ее в намерении заговорить:
— Все нормально, Клэр. Не говорите ничего. Так должно было произойти.
— Но, Дэвид, я должна кое-что сказать! — Но что, думала она беспомощно. Оттолкнуть его будет бессердечной жестокостью. У нее просто нет на это сил.
— Нет, пожалуйста, не портите этот прекрасный миг, — проговорил он торопливо. — Я думаю, что люблю вас. Могли бы вы когда-нибудь полюбить меня? Это было бы вершиной всего. — Он оборвал себя резко, почти грубо: — Могу я сметь надеяться, Клэр?
Она чувствовала, как слезы навертываются у нее на глаза. Она сама становилась до невозможности сверхчувствительной. Он ее поразил. Она чувствовала себя разбитой и надеялась только не выказать с полной откровенностью своих мыслей. Как могла она ему солгать? Как могла сказать ему правду в глаза? Ситуация была невыносимая. Она попыталась подавить раздражение.