Повесился, хотя, по отзывам товарищей-плотников, никаких особых причин у него для этого не было. Жил как и все — вот единственная причина. Жил, пока нелепая и уродливая гигантша не заглянула в лицо, не состроила рожу, не ткнула крючковатым и заскорузлым пальцем и не обдала теплым и смрадноватым дыханием. Так и получилось, что отец, первым открывший дверь в уборную, увидел висевший на веревке труп с вытянутыми вдоль туловища руками, головою, склоненной набок, и согнутыми в коленях ногами (потолок в уборной был низким, вот и пришлось подкоротиться). Увидел, обомлел и замер с перекошенным от ужаса ртом. А затем, пошатываясь, вышел и обо всем поведал нам.
Разумеется, мы переполошились, заметались, бросились к соседям, не зная, что в таких случаях делать, и те нас надоумили, вразумили, и, слегка оправившись от испуга и собравшись с мыслями, мы заявили обо всем в милицию. Труп сфотографировали, сняли с веревки и увезли (меня при этом заперли в сарае), и нас долго допрашивали — сначала толстый, мешковатый, похожий на ватную куклу милиционер, затем уполномоченный уголовного розыска, жилистый, скуластый, с желваками, а затем белобрысый, гладко причесанный и весь какой-то ландышевый следователь районной прокуратуры. В гигантшу-жизнь они, понятно, не верили, но, поскольку и иных версий у них не возникало, дело закрыли и нас оставили в покое — мало ли дураков накладывает на себя руки! С этим мы не спорили, хотя и думали про себя, что дуракам все же проще: наложил на себя руки — и никаких забот. Но как прикажите быть нам, умным! Снова искать плотников, договариваться о цене? Нет, пожалуй, хватит! Сами достроим как сумеем — где досочку прибьем, где фанерку! Главное, чтобы крыша не текла и из щелей особо не дуло, а остальное… ладно… чего там!
С горсточкой, кружкой и тарелкой
Ладно… чего там… как-нибудь, говорили мы, выпрямляя загибавшиеся гвозди, колотя молотком по шляпке, снова загибая их и снова выпрямляя. Вот так и вышло, что вместо большого деревянного дома, какие строили в пятидесятые годы, мы выстроили неказистый, покосившийся, местами залатанный фанерой, похожий то ли на сарайчик, то ли на голубятню. К тому же и досталась-то нам всего половинка: вторую половинку заняли родственники. Заняли, и, слава богу: мы были только рады, что у нас есть соседи, что за стенкой слышны голоса, что всегда можно одолжить соль или сахар, а не бежать на станцию в палатку. Можно вечером поиграть в лото, доставая из полосатого мешка деревянные бочонки с цифрами, утром, на рассвете, поскрипывая ведрами, пойти за грибами. А во время сильной грозы, когда адски вспыхивают молнии, с чудовищным треском гремит гром и страшно оставаться на террасе, забиться всем в коридор, общий для двух половинок дачи: вместе как-то спокойнее.
Да и детям вместе веселее — Коле и Шурочке.
Привезли машину песка для огорода, выгрузили у калитки, и вот они весь день возятся, строят замки, роют ходы, прокапывают рвы и заполняют водой, перелитой из большого ведра в маленькое детское ведерко. Или сидят в своих комнатах и перестукиваются через фанерную перегородку. Или ходят, друг к другу в гости с горсточкой крыжовника, кружкой смородины и тарелкой клубники. Одним словом, половинка так половинка — главное, что мы родственники, и не важно, кто победней, кто побогаче. Родственники, а не чужие люди, поэтому наши половинки легко складываются вместе, и никаких заборов нам не надо.
Глава вторая МЫ БЕДНЫЕ, И ЕЙ НЕИНТЕРЕСНО
К истории забора
Шаткий дощатый забор, разгораживающий наш участок, появился уже не в пятидесятые, а в начале шестидесятых годов. Во всяком случае, на одной из фотографий, хранящихся в альбоме и помеченных июлем 1962 года, он уже достаточно хорошо заметен, этот заборчик, хотя еще и не до конца ясно, разгораживает он участок или просто поддерживает отяжелевшие (год-то был яблочный, урожайный) ветки яблонь. Такой, знаете ли, шаткий, дощатый — скорее всего, просто поддерживает. Нечего там разгораживать: участок небольшой, и без того ступить некуда! Так что, скорее всего, — просто! Поддерживает, и все тут! Но вот на фотографии, помеченной следующим, 1963 годом, забор выглядит уже несколько иначе: подновлен, починен, — и, ни у кого не остается сомнений в том, что он все-таки разгораживает. Как ни крути, как ни верти, с какой стороны ни приглядывайся, а разгораживает, так что получается половинка к половинке, а между ними — забор. А по обе стороны от него — половинки.