Воришка, плут, жалкий шпаненок — и им оказывался я, не просто заметивший и запомнивший, но и полюбивший дядю Вовчика!
Дядю Вовчика вместо учителя, которого в моей жизни так и не появилось. Учителя — были, а единственного учителя — не было. Зато дядя Вовчик — единственный — был, вот и пришлось его с горя полюбить. Полюбить, и это самое обидное. Полюбить настолько, что теперь хочется стукнуть его кулаком, побольнее ущипнуть или оттаскать за спутанные волосы.
Глава седьмая НЕ ПРИШЛА СЕГОДНЯ В ШКОЛУ
Любовь-бусинка
Сам не знаю, почему я влюбился в Галю Кондратьеву, хотя она была ничем не лучше всех прочих девочек из нашего класса. Ничем не лучше — могу поручиться с полной уверенностью человека, который постиг, осознал это не только сейчас, но и трезво сознавал тогда. Сейчас и тогда — большая, надо заметить, разница, но я именно сознавал всем моим существом, что Галя ничем не лучше прочих, что она такая же, как все. Совершенно такая же: в коричневом школьном платьице и черном фартуке, белых гольфах, натянутых до худых, покрытых ссадинами колен, тугими, перекинутыми на грудь косами, в которые ей вплетали розовые ленты, завязанные на бантик, с маленьким острым носом, родинкой за ухом и выбившейся прядкой. Но я любил ее, а почему — не знаю. Это было для меня загадкой тогда, это остается загадкой и поныне. И я постоянно ловлю себя на том, что о Гале я думаю иначе, чем обо всех прочих девочках, хотя они совершенно одинаковые. Галя и все прочие, с одинаковыми коленями, косами, выбившимися прядками. Но я все-таки думаю иначе, и в этом крошечном зазорчике, впадинке, щелочке между досками пола и заключалась моя любовь, похожая на закатившуюся в щель стеклянную бусинку.
Тускло поблескивающая любовь-бусинка, она начиналась с того, что я каждое утро вбегал в класс, усаживался за свою парту, четвертую от окна, и вываливал из портфеля учебники, дневник, пенал и тетрадки. Делая вид, будто я старательно готовлюсь к уроку — раскладываю ровными стопочками все вываленное на парту, — я отыскивал опасливым взглядом Галю Кондратьеву: пришла или не пришла? Если Галя, как обычно, сидела за своей партой — второй от двери, — и из множества коричневых платьиц с белыми кружевными воротничками и отутюженных черных фартуков мой взгляд безошибочно выбирал ее единственные платьице и фартук, неуловимо выделявшиеся из всех остальных, я успокаивался. И в моем сидении за партой обнаруживался тайный, доступный лишь мне одному смысл, которого хватало надолго, до конца последнего урока, и этим смыслом можно было наполнить свое существование после школы, дома и во дворе, куда меня отпускали гулять. Если же вместо единственных платьица и фартука мой взгляд утыкался в безнадежную пустоту, означавшую, что Галя не пришла (либо заболела, либо готовилась к экзамену по музыке, и родители оставили ее дома), этот смысл бесследно исчезал. И я чувствовал, что не только зря нахожусь в классе, но и напрасно живу на свете.
Сидение за партой превращалось для меня тогда в пытку, от которой не спасало ни блуждание взглядом по потолку, ни глубокомысленное разглядывание паутины в углах, ни прерывистые вздохи, ни мычание сквозь зубы, ни протяжные стоны. «Павлов, почему ты стонешь? Может быть, у тебя зубы болят?» — язвительно спрашивал учитель, неожиданно появляясь за моей спиной и осуждающе опуская мне на плечо тяжелую руку. «Нет, нет, не болят», — испуганно отвечал я, хватаясь за щеку, как пойманный воришка хватается за карман, в котором спрятан украденный кошелек. «А я вижу, что болят. Ступай-ка ты, братец, к врачу. Пусть тебе положат мышьяк и поставят пломбу».
Учитель убирал с моего плеча руку и удалялся с величественным видом судьи, назначившего справедливое наказание за украденный кошелек. Понимая, что меня выгоняют с урока, я притворно вздыхал, чтобы скрыть свою радость, засовывал в портфель учебники и тетрадки и под завистливыми взглядами всего класса понуро выходил за дверь. В коридоре я снова вздыхал, но на этот раз с нескрываемым облегчением, радуясь, что окончилась моя пытка, и чувствуя себя счастливчиком по сравнению с теми, кто остался в классе, и — по стеночке, по стеночке (только бы не столкнуться с завучем или директором!) — крадучись, озираясь по сторонам, пробирался к выходу.