— Найдут у него слабое место, — сказал Саркисян. — Он в бабах своих завяз, как муха в банке с медом. Нажмут на его баб — и расколют.
Зураб Сихашвили, дождавшись, пока все высказались, возразил:
— Надыров — опытный работник. Стоял у истоков нашего «Эдельвейса».
— Мало ли что, — бросил Бармен.
— Такими кадрами не разбрасываются, — ответил Сихашвили.
— Что ты предлагаешь, Зураб? — спросил Громада.
— Не надо спешить, убрать всегда успеем. Надо отозвать его, изменить внешность…
— А если его загребут?
— Если понадобится — и в ментуре его пришьем!
Странно, но эта простая мысль никому до сих пор не пришла в голову.
— Сихашвили дело говорит, — сказал Черный Беркут. — Я поддерживаю его предложение.
Споры разгорелись с прежней силой.
— Шеф, если ты слышишь нас, выскажи свое мнение! — комически воздел руки к потолку Бармен.
Совещание длилось больше часа. Все выдохлись. Громада потянулся к пустующему председательскому креслу, нашел на пульте кнопку с надписью «кофе» и нажал ее.
Через несколько минут в зал вошел высокий охранник в камуфляжной форме. Это был Гримо — руководитель охраны подземелья. В руках он держал поднос с шестью чашками кофе.
— Расслабимся, — произнес Саркисян, сделав глоток.
Зураб к своей чашке не притронулся. Он сидел, вытянув под столом ноги и устремив взгляд в потолок, на люстру.
— А наверху-то благодать, небось, — мечтательно произнес Черный Беркут. — Прохладно, соловьи поют на все Сокольники…
— К Марусе бы под теплый бочок закатиться, — вздохнул Бармен. — Слышь, Зураб, пойдем со мной? — толкнул он в бок Зураба.
— Куда? — не понял Сихашвили.
— Гнездышко, говорю, есть у меня. Девки там — закачаешься! Высший пилотаж. И для тебя товарец найдется, по дружбе.
— Женщины меня не интересуют, — сухо произнес Сихашвили и зевнул.
— Ох, темнишь, парень. Такого красавчика — и не интересуют? Может, брезгуешь?
— Я сказал.
— Ладно, была бы честь, — ответил Бармен.
После небольшого перерыва члены правления перешли к самому сложному вопросу — о вступлении в международную организацию. Когда каждый член правления высказал свое мнение, разгорелись жаркие споры. В горячке досталось и незримому хозяину: много средств уходит неизвестно куда, деньги тратятся неэффективно, евроналички в кассе и общаке явно недостаточно.
— Да вот хоть бы это подземное царство! — разглагольствовал Бармен. — Столько бабок сюда вбухали. А на хрена, спрашивается?
— Не твоего ума дело, — оборвал его Зураб.
Приступили к голосованию. Но и оно не дало результата: Громада, Бармен и Ероха были за объединение с западной организацией, другие — против.
— Ничья — три-три, — констатировал Громада. — Но я решил, и это будет правильно…
Саркисян, Черный Беркут и Зураб переглянулись, словно ждали чего-то. Дверь скрипнула, в зал вновь вошел высокий охранник и протянул Громаде конверт с оттиском трехглавой кобры.
«Повременить с объединением», — прочел Громада при всеобщем молчании и побледнел…
Глава 10
Надпись на песочных часах
Алексей старался не вспоминать о пережитом. Старики — так он мысленно называл отца и мать, которые год назад стали пенсионерами, не выказали особой радости, когда он вернулся из тюрьмы, но и не указали ему на дверь, — как говорится, и на том спасибо.
А ведь раньше они гордились сыном. И зарабатывал вроде прилично, и дела в гору пошли… И вдруг связался с дурной компанией… Теперь вот пришел, как ободранная кошка. Вроде бы дружки помогли раньше выйти на волю. Если и впрямь дружки, то где они теперь, почему не помогают, хотя бы первое время.
С деньгами у Алексея было не густо, а источников дохода не было и не предвиделось. Фирма его отошла в чужие руки, вчерашние друзья отвернулись от него, в упор не видели.
Первые дни Ильин с утра до ночи бродил в поисках хоть какого-нибудь заработка. Но руки человека с волчьим билетом не требовались нигде, да он ничего толком не умел делать этими самыми руками.
«Хоть в дворники иди!» — подумал он однажды. А что, работа здоровая, все время на воздухе. Он даже сгоряча подумал было пойти в ДЭЗ и предложить свои услуги, но потом одумался. Во-первых, дворник уже был — Ильин почти каждый день встречал во дворе угрюмого рябого дядю Шамиля, татарина с угреватым носом, вечно либо пьяного, либо с похмелья. Во-вторых, в самом ДЭЗе его наверняка еще помнят, причем совсем в другом качестве — как богатого процветающего «нового русского», приезжающего иногда навестить родителей на шестисотом «мерседесе», с охраной, да еще с умопомрачительной красоткой…