— Съешь, маленькая, сердцевинку, — упрашивала бабушка, — сердечко будет здоровым и добрым.
А Инночку и упрашивать не надо было.
В доме капусту уважали и умели ее на рынке выбирать, чтоб не рыхлая была внутри, чтоб не мерзлая, не гнилая. Да, и мама и бабушка нутром чуяли, какой кочан купить. У Инны этого умения, увы, не было. Ну никак не удавалось ей угадать, сладкой ли будет кочерыжка. Казалось, выбирала самую лучшую капустину — и огромная и белая, — принесет домой, разрежет, а внутри гниль.
Сегодня на рынке она даже не пыталась выбирать, она поступила хитрее. Подошла к продавцу, который ей приглянулся, и попросила его взвесить кочан на его усмотрение.
— Да бери любую, какая на тебя смотрит, — отмахнулся продавец, — вся хорошая.
— У меня сегодня друзья в гостях, я хочу самую лучшую, — кротко улыбнулась Инна. — Выберите, пожалуйста, сами.
Продавец бросил жевать яблоко, вздохнул и полез на машину. Он долго топтался по куче, брал капусту в руки, давил ее, похлопывал, подбрасывал и, наконец, нашел то, что надо.
— Вот эту бери, не пожалеешь. Завтра еще прибежишь, обещаю.
Инна обрадовалась, но подумала: «Если вся хорошая, то отчего так долго сам выбирал?»
На кухне, обрывая верхние листья, Пономаренко не могла нарадоваться. Что и говорить, мастер выбирал. Капуста упругая, хрусткая, аппетитная.
— Для кого я так стараюсь? — задавала в пространство вопрос Инна.
— Для меня, — неслось издали.
— Разве я могу конкурировать с твоим шеф-поваром?
Серпантинов только посмеивался. Вернее, Инна представляла, как развеселится Алексей, увидев, какую хозяйственную активность развила противница рутинной домашней работы.
— Зато я съем вкусную кочерыжку, — утешила себя Пономаренко.
Только-только Инна вырезала сердцевину, только-только ее почистила и поднесла ко рту, как заявился Серпантинов.
— Чем это у нас так вкусно пахнет? — с порога заинтересовался он и, подчиняясь древнейшему инстинкту, потащился на кухню.
Увы, мужика овощами не порадуешь. Он совершенно равнодушно посмотрел на салат из капусты. Это чудо кулинарного мастерства, тонко-претонко нашинкованное, не произвело на него впечатления. Он ринулся к духовке, где запекалась курица.
— О, какой аромат! — оценил он. — Я голодный как зверь!
— Кто тебе поверит? — хмыкнула Инна. — Голодный ресторатор — это нонсенс.
— Ты же намекнула, что готовится сюрприз, я старался как мог и сохранил себя в чистоте и пустоте… И вот результат: перед тобой не человек, а голодное животное, которое при виде зажаренного мяса вот-вот завоет!
— Все готово, — повеселев, доложила Инна. — Мой руки — и за стол, — приказала она ему, как ребенку.
— Придется немного подождать, — вдруг сказал Серпантинов. — Сюрприз так сюрприз. Я рискнул пригласить маму. Ты же так старалась! Чего ж старанию пропадать? Маме будет приятно.
— Ты шутишь? — упавшим голосом спросила Инна.
— И не думаю, с моей мамой не шутят. Она захотела познакомиться с тобой поближе, и я считаю, что лучшего момента и быть не может.
— Ты подумал, ты считаешь, ты пригласил! А меня ты спросил? — Инна завелась. Она чувствовала, что ее будто кто-то подталкивает и нашептывает обидные слова. Она готова была разрыдаться, разругаться, выгнать Серпантинова, самой отравиться любимым капустным салатом и подавиться кочерыжкой.
Серпантинов растерянно оглядывался, соображая, что говорить и что делать — спасать себя позорным бегством или пуститься в долгие и тяжкие уговоры.
Инна остановилась сама. Она нечаянно глянула на себя в зеркало, и то, что она там увидела, ей решительно не понравилось.
«О, какая я стерва, — подумала она, трезво изучая плотно сжатые губы, глаза, полные слез, и гримасу раздражения на лице. — Что это я так разошлась? Ну, подумаешь, пригласил маму. Рано или поздно все равно пришлось бы встречаться, а так хоть курица удалась на славу и салат — пальчики оближешь, да и квартиру я вычистила. Он прав, лучший момент вряд ли в скором времени сыщешь. Не часто со мной бывают такие приступы хозяйственности. Она первой сделала шаг навстречу, — уговаривала себя Инна, — подарила сигару, пригласила в свой клуб. А я, неблагодарная, даже спасибо ей не сказала».