Вскоре они, поднявшись по полукруглой с толстенькими балясинами каменной лестнице, вошли в мощёный красно-белой плиткой вестибюль. Баронесса повела их через обширный зал с бронзовыми люстрами и наборным паркетом, где уже были убраны ковры и всё готовилось к вечерним танцам. Она с таким воодушевлением и гордостью говорила о здешних порядках, что можно было подумать, будто она, по крайней мере, владетельная принцесса, а не одна из родственниц-приживалок.
-Отсюда есть выход во внутренний двор. Там по периметру зажгут факелы. В этом есть что-то средневековое, не так ли? - она поправила несуществующую складку на воротнике.
"Ну да, "средневековое"! - съехидничала про себя Софья Григорьевна, - какое тут средневековье, если усадьба построена в 18 веке?! Да тут ни одной грубой каменной кладки не видно. Всё гладенько оштукатурено".
-Весь этаж делится на мужскую и женскую половины. И, представьте, у нас не принято просто так ходить друг к другу. Это давний и очень строгий порядок, - гордилась баронесса.
-Неужто и дети к родителям не заходят? Что-то уж слишком строго! - не поверила Софья Григорьевна.
-Ни боже мой! Детские комнаты на втором этаже, сюда детей не пускают.
-Вот это воспитание! - воскликнула Софья Григорьевна и, когда баронесса отвернулась, скорчила забавную гримасу, шепнув Кире: - немчура несчастная!
Кира неприлично хихикнула, чем вызвала строгий взгляд баронессы.
-Итак, слушайте внимательно, - напустила на себя менторский тон баронесса, - ничего не перепутайте. С той стороны, где мужская половина, будут выступать артисты балета, а в этой, женской половине, будете петь вы. Хозяйка решила собрать только самых близких. Так что гостей будет не так уж и много, человек тридцать, не более. И это как всегда маскарад. Наши маскарады всем известны. Каждый год мы что-нибудь придумываем новенькое. В прошлом году гости должны были надеть костюмы времён Ивана Грозного, а тема этого года - оперы Вагнера. Поэтому здесь изображения лебедей, рыцарских доспехов.
-Но мы же не исполняем Вагнера. Мы поём из Чайковского, - остановилась Софья Григорьевна.
-Ну и что? Вагнер и так будет звучать. Сначала все соберутся на небольшой фуршет в большой гостиной и зелёной столовой, затем начнутся танцы. В десять вечера должны выступить балетные артисты, через полчаса вы. Потом опять танцы и балет, ваше второе выступление должно закончиться не позже половины двенадцатого...
-Постойте, - опять остановилась Соня, - вы говорили, что мы один раз выступим.
-Разве? - засомневалась баронесса, - не может быть! Было запланировано по два выступления артистов. Неужели я запамятовала? Но это же пустяки!
-Но мы не репетировали! Как можно вот так, сразу?!
Тон баронессы изменился, стал твёрдым и неприятным:
-Не репетировали? Так отрепетируйте! Выступать будете здесь. Даю вам полчаса, затем Хельга отведёт вас в гардеробную, там подберёте себе костюмы для обоих выступлений, - она холодно кивнула и вышла из комнаты. Софья Григорьевна с возмущением посмотрела на Киру:
-Что скажешь? Ведёт себя как с крепостными, - и топнула ногой, - а вот не будем выступать! Возьмём и сейчас же уедем, и не нужны нам их гонорары. Как ты думаешь?
-Как же мы уедем? До станции не одна верста, и будет ли сегодня поезд? Нет, думаю, надо быстренько отрепетировать что-нибудь несложное, совсем простенькое.
-Простенькое! Скажешь тоже! Всё-таки я служу в Императорском театре. А не в кафе-шантане. Как назло, ничего в голову не приходит, кроме "Сольвейг" Грига. Но это всем давно приелось.
-Да, хотелось бы что-то поновее, - она задумалась, потом стала наигрывать мелодию. Пламя свечи отбрасывало золотисто-жёлтый свет на клавиши, по которым скользили её тонкие пальцы, наигрывавшие мелодию из её сна.
-Ну-ка, ну-ка, что это? Я такое не слышала, - Соня присела рядом и включилась в аккомпанемент, - красивая мелодия, правда, несколько простовата! Кто написал?
Кира тут же ответила, машинально, не задумываясь:
-Французский композитор - Легран, только он давно её написал. Вот послушай, как со словами звучит, - и она вполголоса запела: "Уезжаешь, милый, вспоминай меня..."
Несмотря на незамысловатость, песня Соне понравилась.
-Вот её-то мы и споём. Мотив - проще не бывает, слова тоже. Только ты их мне запиши на листочке, мы его на пюпитр положим на всякий случай. И тональность удачная - ничего менять не будем. Теперь бы ещё костюмы подобрать...
Они ещё порепетировали, заодно придумали мизансцены для обоих выступлений. Тут уж Софья Григорьевна разошлась не на шутку.
-Коли звучать будет такая простенькая песенка, значит, нужно придумать антураж, и похитрее, - она подошла к окну и посмотрела на засыпанные снегом ели, - придумала! Ты сядешь здесь, свечу мы поставим вот так. Но рояле оставим немного света, чтобы меня было видно. Хорошо получится! Знаешь, иногда я думаю, что могла бы даже ставить оперы, мне нравится разводить мизансцены, объяснять всё артистам.
-Поэтому тебя и пригласили преподавать. Уверена, у тебя всё отлично получится.
Пока соображали, как лучше встать, куда свечи поставить, в голове у Киры стучало: "Мишель Легран. Шербурские зонтики". Она точно помнит, что видела этот фильм. И актрису - Катрин Денёв - помнит. И снег, летящий по экрану под заливающую всё пространство щемящую мелодию, тоже помнит. Где, когда она могла видеть цветной звуковой фильм, если сейчас эпоха немого кинематографа? Зачем Полина так упорно пыталась убедить, что вся её жизнь - всего лишь сон? Нет, не был сном Штефан - тот, с которым судьба свела её в конце февраля 1911 года! А значит, где-то блуждает по свету её девочка, её Шурочка... Чудовищная тоска острой болью скрутила её и швырнула в полуобмороке на пол. Вскрикнула в испуге Соня, бросилась к Кире.
-Что? Что такое? - растерянно повторяла она, глядя на бледное, с закушенной до крови губой, лицо девушки, - тебе плохо? Воды? - плеснула из графина и с жалостью смотрела, как стучат Кирины зубы о край стакана.
-Ничего, уже всё хорошо, - прошептала она в ответ. С осознанием того, что всё, что происходило с нею, - в самом деле было, пришла лёгкость, и боль отпустила. Она посидела ещё минуту, закрыв глаза и задавая себе вопрос: как она могла быть такой легковерной, такой доверчивой? Ведь знала же, что с Полиной не всё в порядке, что нельзя верить ни единому слову господина Иванова, что всего можно ждать от Веры Ивановны. Но вот поддалась же им, и всё из-за внутренней неуверенности в себе. Спасибо, спасибо, этой незатейливой мелодии, которая вернула ощущение реальности в её запутанную историю. Кира открыла глаза и пытливо посмотрела на Софью Григорьевну - можно ли ей верить? Вроде бы ничего плохого никогда от неё не исходило. Но можно ли довериться этой немного легкомысленной, чуть избалованной, но, в общем-то, очень доброй женщине? Под придирчивым взглядом Кириных глаз Софья Григорьевна поёжилась, потом всхлипнула и полезла в карман за носовым платком.
-Ты так смотришь, - пробормотала она, сморкаясь в платок, - прямо огнём прожигаешь... словно виновата я в чём, - пожаловалась Софья Григорьевна.
-Ну что ты, Сонечка, ни в чём ты не виновата. Всё у нас хорошо, а будет ещё лучше! - вспомнила Кира любимую присказку бабули Варвары Тихоновны. - Давай-ка ещё разик споём...
Чуть позже за ними пришла Хельга и отвела наверх в старую гардеробную, вещи из которой обычно использовали для маскарадов и домашних праздников. Обилию разноцветных нарядов, кафтанов, сюртуков, шляп могла позавидовать костюмерная любого театра. Софья Григорьевна придирчиво рассматривала предложенные ей костюмы и остановила свой выбор на атласном платье с фижмами цвета "угасающего летнего неба", а попросту - бледно-голубого.
С Кирой вышло осложнение: она тонула во всех предложенных нарядах из-за своей хрупкости и малого роста. Отчаявшись, Хельга уже вздумала было взять ножницы и укоротить часть подола, но эта мера ничего бы не дала, потому что узенькие Кирины плечи выскакивали из низкого декольте, и выглядело это неприлично. К счастью, Хельга вовремя вспомнила о том, что есть ещё кладовая, где хранились детские наряды. Там они нашли изумительное платье цвета, как определила Хельга, увядающей розы. К нарядам подобрали пудреные парички, примерили всё перед высоким напольным зеркалом. Стекло отразило двух хорошеньких фарфоровых куколок, которых оживил волшебник на несколько веселых часов. Только у одной из "куколок" лихорадочной зеленью полыхали глаза, делая их взгляд почти безумным.