-Странная какая! - отец Иаков поковырял ногтем полароид, повертел его так и сяк, поднёс ближе к глазам, - узнаю ли я кого? Ну да, вот Шурочка. Постойте, Шурочка - девочка?! Зачем это?
-Шурочка моя сводная сестра. Мы с ней подумали и решили, что в костюме мальчика ей будет удобнее "путешествовать". На снимке её мать - Кира. И...
-И, погодите-ка, этот мужчина - ваш родственник? Нет, - он всмотрелся, - этого не может быть, но... я бы сказал, что это вы. И на тех снимках - там тоже вы? Ничего не понимаю... - он перебирал фотографии дрожащей рукой и чуть слышно бормотал: - вот она с внуком Серёженькой, а тут он уже подрос... Но родился-то он в прошлом году! А на снимке ему лет восемь... Я же вижу, это тот же ребёнок - это Серёженька. И всё это вы?!
-Вы не ошиблись. Это я. Когда мы с Шуркой попали сюда, со мною стали происходить изменения. Мы здесь всего несколько дней, и вы можете видеть разницу. Видите ли, я родился в марте 1909 года, и, боюсь, в один прекрасный момент...
-Это либо ложь, либо розыгрыш. Только зачем? Зачем вы хотите, чтобы мы поверили, будто младенец на руках у нашей дочери и вы - одно лицо? Вы хотите, чтобы мы поверили, будто вы наш внук?! Всё, что вы рассказали, невозможно. Господа литераторы сочиняют разные богомерзкие глупости. Однажды Олечка, из шалости, подсунула нам с Глашенькой сочинение господина Уэллса. Чтение его не доставило нам удовольствия. Но вы... вам-то зачем, вам зачем глумиться над стариками?!
-Всё, довольно, - Сергей решительно собрал фотографии. Он всего лишь хотел увидеть и успокоить одиноких стариков. А вышло всё наоборот, он только внёс смятение в их жизнь. Ему тяжело далось напускное хладнокровие, - будем считать, что свою миссию я выполнил: теперь вы знаете, что с вашей дочерью всё хорошо, она жива и здорова...
-Серёжа, там такие котятки! Смотри! - Шурочка с котёнком на руках влетела гостиную, - и ещё пчёлы! Жужжат! Я ничуточки не испугалась...
Она замолчала, почувствовав напряжение между взрослыми, и вопросительно посмотрела на Сергея. Тот нахмурился:
-Шурочка, мы сейчас уходим. Красивый котёнок, - он погладил полосатую спинку, - но ты снеси его маме-кошке, ведь он ещё совсем маленький. И сразу возвращайся. Думаю, мы ещё успеем на поезд.
Девочка кивнула и вышла.
-Вам, сударь, совсем незачем уходить. Вы согласились быть нашими гостями, рассказали о дочери, - старик сглотнул, - прошу покорно, не меняйте своего решения. Боюсь, жене я не смогу придумать правдивых объяснений, а лгать не приучен. Здоровье её оставляет желать лучшего, волнения ей противопоказаны. Потому ещё раз прошу, останьтесь.
-Хорошо, - вздохнул он, - ради покоя матушки Глафиры, мы останемся.
-Я иду в церковь, - старик изо всех сил старался быть любезным, - не хотите ли осмотреть храм?
Он не сказал: "Не хотите ли помолиться", но Сергей его понял и согласился.
Шурка давно уже спала. Она наелась мёда так, как никогда ещё не наедалась. Матушка Глафира испекла оладьи, и Шурка ела их, поливая мёдом и любуясь тягучей тонкой золотой ниточкой, стекающей с ложки. Потом она попробовала макать в мёд кусочки яблока - это ей тоже понравилось. Предложенное матушкой Глафирой молоко с мёдом она уже выпила чисто из вежливости, не желая обижать гостеприимную хозяйку.
А Сергею не спалось. Он провёл в церкви около часа. Не стал ходить и разглядывать убранство относительно новой церквушки. Построенная во второй половине 19 века, она была что называется "типовой" для своего времени. Приземистая, с золочёными крестами и звонницей, она скромно несла своё пятиглавие. Внутри пахло воском, ладаном и ещё чем-то обязательным для храма, но названия этому специфическому аромату Сергей не знал. Он прошёл в правый придел, там было сумрачно, и стояла скамья. Он присел на неё и задумался. Отец Иаков - дедушка - не поверил его рассказу. Ничего удивительного. Он и сам с трудом верил в то, что с ними произошло. Он почувствовал себя уставшим и совершенно разбитым. Меньше всего ему хотелось видеть холодный взгляд деда, отчуждённость и непонимание. Но, видимо, с этим придётся смириться. Он тяжело вздохнул. Повернул голову и встретился с ласковым, кротким взглядом прозрачных карих глаз Богородицы. "Помоги, Матушка!" - сорвалось у него, защипало глаза. Он часто заморгал, прогоняя набежавшие слёзы, и вздрогнул от звука благовестного колокола, зовущего к началу службы.
Теперь он лежал на пахнущей лавандой постели и смотрел, как бьётся внутри красненькой лампадки в ажурном воротничке хилый огонёк. Перед сном он побродил по комнате, потрогал книги, учебники. Это была комната его матери. Родители бережно хранили её старые гимназические учебники, исписанные тетрадки. На столике стояла стеклянная чернильница, возле неё - обкусанная ручка с засохшими чернилами на пёрышке. Он представил маму за этим столиком, склонившуюся к тетрадке, и чуть не заплакал. Да что же это такое?! Неужели он в самом деле впадает в детство - всё время на слёзы тянет? Он подошёл к этажерке с учебниками. Взял самый "лохматый" - по русскому правописанию, он раскрылся на двадцатой странице. Там лежала закладка: кабинетный портрет Полди. Во фраке и с бабочкой, он смотрел таинственно и интригующе своими чёрными глазами. Внизу по косой округлым почерком написано: "...жизнь моя, вместе ль нам маяться?" и подпись: "В. Полди-Комаровский. Одесса, 1910 г." Если ориентироваться на дату, получается, этот снимок Полди подарил Олечке через год после их разрыва. И мама взяла его и хранила, пряча от всех. Закусив губу, смотрел он на фотографию с модной блоковской строчкой и ловил себя на том, что в сердце тихой сапой просочилась жалость к этому красивому, но, в сущности, одинокому человеку, так и не сумевшему свить своё гнездо.
Старики Матвеевы тоже не спали. Матушка Глафира думала о дочери и слушала, как тяжело вздыхает отец Иаков.
-Ну что ты всё вздыхаешь, Яшенька? - наконец не выдержала она, - болит что или думы тяжкие?
-Душа болит, Глашенька, и думы тяжкие, - он ещё раз вздохнул, - как там Олечка наша?
-Бог даст, всё наладится...
-Бог даст... Хочу у Сергея Степановича снимок выпросить, тот, где Олечка с сыном. Как думаешь, даст?
-Отдаст, Яшенька, отдаст. Он, этот Сергей Степанович, добрый. Видел, как с сестрицей своей обходится?
-Он, Глашенька, говорил, что через несколько лет плохо у нас тут будет. Война, беспорядки... Говорил, что уезжать надобно.
-Да откуда ему знать-то? - удивилась Глафира.
-Знает... О нас с тобой беспокоится.
-Бросить всё? И куда податься? Может, к Олечке - в Америку эту?
-Где она, эта её Америка? А хорошо бы хоть разок увидать Олечку! Хоть разок...
-Гостинец внуку Серёженьке передать бы!
Отец Иаков хмыкнул:
-Ты завтра гостям на дорогу сготовь чего вкусненького. А я им баночку мёда, орехов да яблок соберу. Мёд-то не только Шурочке понравился, вон и Сергей уплетал за обе щеки.
-Хороший он, Сергей-то, ласковый, уважительный. Говорит мне давеча, мол, давайте, бабушка, водички вам натаскаю да дров наколю. А Шурочка всё бегала да полешки укладывала. Знаешь, Яшенька, странные истории она говорила. Про машины с крыльями, которые летают...
-Так то аэропланы. Видел я в Одессе, как Уточкин летал.
-Ты погоди. Она про поезда подземные говорила, как они там быстро-быстро по рельсам бегают. А ещё будто ящик такой в комнате стоит, а в нём живые картины показывают. Придумает же!
-Да... Чудны дела твои, Господи!
Можно было, конечно, ехать в пассажирском поезде - всё-таки дешевле, но Серёжа решил, что не стоит экономить на дальней дороге, лучше пусть будет подороже, но зато со спальными местами. Шурка в полном восторге щурилась на сверкающие медные ручки, смотрелась в зеркало на двери купе и сразу заявила, что спать будет на верхней полке, где уже постелили постель. Они поставили свой багаж под нижнюю полку, определили под столик корзинку с пирожками да яблоками и вышли на перрон к провожавшим их старикам Матвеевым.