Матушка Глафира расчувствовалась, обняла Шурочку, расцеловала и перекрестила. Двинулась было к Сергею, но оробела и замерла с протянутыми руками. Он подхватил её сухонькие ручки и поцеловал - сначала одну, потом другую. Тогда она притянула его голову к себе и приложилась ко лбу губами, потом перекрестила. Отец Иаков смотрел на них блестящими глазами и всё покашливал, а когда Сергей с Шуркой пошли в вагон, крестил их вслед и что-то шептал.
Поезд плавно двинулся, и платформа со стариками поплыла назад. У Сергея сердце заныло при виде уплывающих от них сиротливо стоящих дедушки и бабушки, и он дал себе слово во что бы то ни стало ещё вернуться к ним.
-Да, грустно это...
-Простите? - Сергей повернулся к соседу по купе. Тот участливо кивал головой, глядя на уплывающие от них окраинные домики Винницы.
-Я говорю, грустно прощаться, молодой человек, - повторил мужчина в мышиного цвета сюртуке с совершенно неуместной гвоздичкой в петлице. Отсутствие волос на голове компенсировали роскошные усы, переходящие в пышные бакенбарды. - Вся наша жизнь состоит из встреч и расставаний, - изрёк он очередную банальность, - но вы по причине очевидной молодости ещё не пришли к этому печальному выводу. Не правда ли? Позвольте отрекомендоваться: Пётр Петрович Золотов, коммерсант.
-Не сомневаюсь, что ваш богатый жизненный опыт позволил сделать столь справедливое заключение, - постарался быть вежливым Серёжа, - позвольте представиться: Тузенбах Николай Львович. Мой брат Александр. Следуем в Петербург по личной надобности.
Вообще-то в планы Серёжи не входило заводить дорожные знакомства. В его жизни было столько дорог: и самолёты, и теплоходы, и, конечно, поезда! И всегда он сторонился дорожных разговоров "по душам". Не любил он выворачивать душу перед случайными попутчиками. Помнил это состояние, когда сходишь с поезда, а на душе осадок, словно что-то не доделал, не договорил, не объяснил. Ещё хуже, когда случайно встречаешься с бывшим попутчиком. Уже нет полумрака вагона, чтобы скрыть румянец неловкости от излишних откровений, а при ярком свете и видится, и вспоминается всё по-другому.
Поэтому он больше ничего не стал объяснять и ограничился сухим, почти армейским рапортом. Кажется, господин Золотов догадался о нежелании общаться, он обиженно засопел и углубился в газету. Курьерский поезд отстукивал вёрсты, изредка останавливаясь на крупных станциях, и Шурка с радостью выскакивала на десять минут подышать свежим воздухом. Они прогуливались вдоль вагона, и девочка ужасно переживала, что поезд тронется, а они останутся на перроне. Они повторяли французский, учили новые слова по-немецки, на одной из станций в лавочке купили дорожные шахматы, где у каждой фигуры была маленькая ножка и её надобно было вставлять в дырочку на доске. Шурка играть не умела, и Серёжа занялся её обучением, переходя с русского на французский, а с французского на немецкий.
Утром в Витебске к ним прибавился ещё один пассажир - долговязый мужчина со скучным выражением лица, который пробормотав приветствие, сразу полез на верхнюю полку и тут же уснул, время от времени всхрапывая. Господин Золотов ещё пару раз пытался завести беседу, но Сергей либо делал вид, что не расслышал вопроса, либо отделывался коротким ответом. Так и добрались к концу вторых суток до Петербурга. На вокзале встретился глазами с человеком, показавшимся ему знакомым. Хотел было поздороваться, но тот отвернулся и быстро скрылся в толпе встречающих. Какое-то время пытался вспомнить, где он видел этого господина, но так и не вспомнил.
Глава 9
-Всё, Шурка, теперь будем экономить, - немного нервно заявил Сергей, когда они разместились в уже знакомых меблированных комнатах с видом на Екатерининский канал, - завтра двинемся в Эстляндию, но уже пассажирским поездом. Ты не очень расстроишься из-за этого?
-К папе поедем? - голос уже почти вернулся к ней, но ещё изредка спазм сжимал горло, и тогда она переходила на шёпот.
-К папе поедем, - все эти дни он ломал голову, каким образом начать зарабатывать на пропитание себе и Шурке. Сочинил статью о впечатлениях путешествующего в первый раз на поезде, прочёл её Шурке - ей понравилось. А дальше-то что? Нести в газету? Как у них здесь требуется? Перепечатать нужно или нет? И где найти машинистку или как тут называются эти барышни, которые подрабатывают машинописью? Или это не барышни вовсе, а специальные служащие? Так ничего и не придумал: сунул статью в саквояж.
Была ещё одна неожиданная проблема: он вырос. Или внезапно села ткань костюма? Но если пиджак не вызывал особых претензий, разве что стал свободнее и почти болтался на нём, то брюки серьёзно огорчили: они стали неприлично короткими.В принципе ему было наплевать на такие пустяки, но выглядеть персонажем Чарли Чаплина не хотелось из-за Шурки, потому что всё-таки у нас встречают по одёжке, пока до ума доберутся, двадцать раз не просто проводят - взашей вытолкают. Он покрутил брюки в руках, потом попросил у коридорного нитки и иголку, отпорол низ, удлинив их на два пальца. Теперь надо было это как-то подшить. Нитки-иголки - не самое его любимое занятие. Пока он складывал брючину так и этак, потерялась иголка, нашлась иголка - куда-то делась нитка. Шурка с интересом смотрела, как он портняжничает.
-Ты неправильно нитку вдеваешь, - заявила она, - смотри, как надо...
Ловко сунула нитку в ушко иголки:
-Вот, держи, - но едва он сделал парочку неуклюжих стежков, забрала у него работу, тем самым прекратив его мучения, - видишь, здесь не должно быть видно с лица. Мама говорила, что это потайной шов.
-Потайной шов?! Что бы я без тебя делал, Шурка? - в который раз задал он вопрос.
-Пропал бы? - хитро улыбнулась Шурка.
-Конечно, пропал бы, - кивнул он.
Теперь они стали экономить буквально на всём, потому что денег оставалось в обрез. Купили билеты в третий класс на ревельский поезд, который уходил с Балтийского вокзала поздним вечером. После роскошного купе в курьерском деревянная скамья общего вагона показалась местом, предназначенным для наказания за особо тяжкие проступки. Всю дорогу им предстояло "любоваться" невесёлой окраской деревянных скамеек, морозным узором окна, слушать простуженный голос усатого кондуктора. Только-только поезд тронулся, как отовсюду потянуло домашней колбасой с чесноком и едким самосадом. Сергей попытался открыть окно, чтобы хоть чуть-чуть впустить свежего воздуха, но, видимо, кондуктор чем-то заблокировал его, и оно не открылось. Так и катили в сизых облаках папиросного дыма вперемешку с "ароматом" чеснока и сапожной ваксы. Через два часа у Сергея заныла спина, он попытался менять позу и так и этак, пока не получил от соседа ощутимый тычок локтем в бок. Миниатюрной Шурочке было легче: она забралась на скамью с ногами и скрутилась в немыслимой позе, устроив голову на колени к Серёже, который не то что спать, даже подремать не смог.
Ехали они до Тапса, и поэтому после Везенберга Сергей осторожно разбудил Шурочку. Перегон здесь был небольшой, а поезд стоял на станции всего две минуты. Они вылезли из вагона в полной темноте и "опьянели" от свежего воздуха, ошалело оглядывались кругом слезящимися от дыма глазами, не соображая, что стоят рядом с одноэтажным кирпичным зданием вокзала с тёмными арочными окнами по всему фасаду. Сергей перехватил поудобнее ручку саквояжа, взял Шуркину ладошку и повёл её в вокзал, мечтая подремать до рассвета в более удобной позе, чем в вагоне. Кроме них, в зале ожидания никого не было, и станционный буфет ещё не работал.
-Шурка, сейчас будем спать. Надеюсь, нас не прогонят, - он поставил Шуркин маленький саквояжик ей под голову, - давай ложись и спи.
Умница Шурочка, не капризничая, улеглась на жёсткую скамью, Сергей, укрыв её своим пальто, устроился на соседней, приспособив свой объёмистый саквояж вместо подушки. Скамья, конечно, оказалась короткой для его немалого роста, но он так устал, что не обратил на это внимание и сразу уснул. Ему снился Париж, снилась Франсуаза. Она махала ему рукой из окна их квартирки и что-то кричала, но он никак не мог разобрать что именно. Тогда она отстегнула от жакета букетик фиалок и кинула ему. Он поймал его, прижал к лицу, чувствуя свежий лесной аромат и глядя, как Франсуаза, смеясь, посылает ему воздушный поцелуй. С этим и проснулся.