-Мне надо... мне надо выйти, - пробормотал он сдавленным голосом, сорвал с себя маску, перчатки, сбросил халат и выскочил на улицу, жадно глотая обжигающий воздух. Его мутило всё сильнее, а тут ещё подошла эта парочка - Кира и Сергей - и уставились на него. И тогда он позорно сбежал от них. Он шёл в сторону леса, оскальзываясь и спотыкаясь, с одним желанием: скрыться от чужих глаз как можно скорее. Шёл, не замечая ни холода, ни ветра. Постепенно тошнота прошла, и пришло осознание того, что он только что сделал сложную хирургическую операцию. Он, который не только вида крови не переносил, но даже в обморок падал, когда медсестра в поликлинике брала у него из вены кровь на анализ. И вот он только что со знанием дела ковырялся в человеческом теле, тыкал в него иглой, резал скальпелем... Он замер. Замер как вкопанный и словно бы раздвоился: наработанная привычность действий Штефана Палена совершенно исключала их возможность для Иво Рюйтеля. Ничего удивительного, что теперь в голове его царил полный сумбур. И бедная его голова ответила острой болью в виске. Он поморщился и огляделся.
Ветер усилился и погнал под ноги снежную позёмку. Огромные сосны с красными стволами враждебной стеной встали с двух сторон забытой просеки, снег скрипел неприятным скрипом, и ему показалось, что кто-то затаился за белёсой завесой. Он тряхнул головой и поёжился - сейчас бы точно не помешала тёплая шапка. Свинцовое небо нависло так низко, что, казалось, придавливает верхушки сосен и елей. Надо бы повернуть назад, но что-то толкало Штефана в сторону всё теснее сжимающих просветы деревьев, и он упорно гнал себя вперёд.
В белёсой круговерти обозначилась тёмная фигура, он подошёл ближе и оцепенел.
-Как ты долго! - проворчала Даша, обиженно поджимая губы, - мы уже и чай выпили, и почти весь тортик съели, а ты всё где-то ходишь и ходишь.
-Дашенька? - растерялся он и глупо спросил: - как ты здесь очутилась?
-А ты как? - дёрнула она плечиком, - как ты, так и я. Папочка послал меня за тобой. Так прямо и сказал, мол, иди и забери его, нечего ему там делать. Вот я и пошла.
Он зябко передёрнул плечами. Даша насмешливо улыбнулась:
-Холодно? Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты шапку надевал! Вот всегда ты так... - и тут же участливо заглянула ему в глаза, - конечно, холодно. Но ты же знаешь, я запасливая. Вот, смотри, что я захватила.
Она протянула ему вязаную шапочку, которую когда-то вместе покупали на рынке в Таллине. Он терпеть не мог головных уборов и старался их не носить, разве что шляпу мог надеть. Но Дашенька тогда уговорила его купить эту шапочку, говоря, что она ему очень к лицу и он похож в ней на итальянского безработного. Он сдался, решив про себя, что всегда сможет засунуть это изделие эстонских кустарей поглубже в карман. А теперь она стояла перед ним, невесть откуда взявшаяся, словно только что спустилась из их ленинградской квартиры, и протягивала ему шерстяной комок. Он помедлил, надел шапку и сразу согрелся.
Они прошли ещё несколько десятков метров под ледяным ветром с колючим снегом и вышли к заброшенной сторожке. Покосившаяся избушка ждала их, холодно блестя стёклами двух окошек, будто напялила нелепое пенсне. Даша достала старинный портсигар, подаренный ей отцом на совершеннолетие (он тогда сказал, что хватит прятать сигареты и не стоит курить всякую дрянь), яркими переливами сверкнула россыпь крохотных камешков на крышке, открыла его и взяла сигарету.
-Хочешь? - предложила она Штефану, он отрицательно помотал головой - его сознание ещё не смирилось с мистикой Дашиного появления. - А я покурю.
Она щёлкала зажигалкой, но ветер задувал пламя. Тогда она догадалась прикрыться полой дублёнки, и тут же ветер бросил ему в лицо сизый дымок её сигареты с очень странным запахом.
-Дашенька, где ты взяла сигареты? - поморщился он.
-Ты же знаешь, я курю только то, что привозят папочке. Он специально для меня заказывает, - она глубоко и с удовольствием затянулась.
-Выброси сейчас же, слышишь?! - громко и отчётливо приказал он, и повторил: - сейчас же!
Она послушно выкинула сигарету в снег и поднялась по обледенелым ступенькам на крыльцо, дёрнула на себя дверь, обернулась.
-Мне здесь не нравится, - доверительно склонилась она в сторону Штефана, - там у нас такая роскошная весна, сирень на Марсовом поле буйствует... А тут злая зима, холодно! Пойдём уже домой, ладно? Чай будем пить...
Он смотрел на неё, слушал её голос с капризными интонациями и не верил своим глазам. Этой встречи не могло быть на самом деле. Не могло - и всё. И всё же это была она, его Дашенька, и она несмело требовала его возвращения. Но к кому обращалась она? Кто должен был вернуться с нею в Ленинград? Иво Рюйтель? Тогда это не к нему. Или всё-таки...Отчаяние, болезненное и тяжёлое, затопило его душу. А Даша стояла и спокойно ждала его решения, но в её бледно-голубых глазах уже вспыхивала обида, и губы начинали дрожать. От жалости к ней у него привычно защемило сердце:
-Дашенька, я не тот, кто нужен тебе. Произошла чудовищная ошибка, - он не договорил. Даша шагнула к нему, и его руки привычно обхватили её плечи, он прижал её к груди, поцеловал в лоб, - я не знаю, как сказать тебе...
-Ничего не говори, - она провела рукой по его щеке, - просто уйдём отсюда и всё. Но сначала согреемся. Вон ты какой заледенелый.
Она пропустила Штефана вперёд, захлопнула дверь. В избушке неожиданно празднично горело несколько керосиновых ламп, от их тёплого света на бревенчатых стенах колебались причудливые тени. На столе исходил паром самовар с медалями, стояли большие чашки, расписанные яркими цветами, варенье в хрустальных вазочках, баранки, конфеты - словно их ждали.
-Ну сейчас погреемся, - она небрежно сбросила дублёнку на гнутый стул, придирчиво оглядела стол, - смотри, варенье малиновое и крыжовенное - всё, как ты любишь. Садись же! Что толку стоять, когда чай на столе?
Он не хотел чая, но подсел к столу. В этой нарядной избе всё казалось театральным, ненастоящим, словно умелый реквизитор разложил необходимые предметы: бутафорские баранки и конфеты - подготовил сцену для спектакля, а сам удалился, как и положено, за кулисы. Какой спектакль здесь сейчас представят? Драму? Комедию? Даша здесь привычно расположилась. Она не находила ничего странного в этой выморочной избе. Аккуратно налила себе очень крепкого чая, подцепила прозрачную ягоду крыжовника из вазочки, съела и облизала ложечку.
-Папочка велел не задерживаться. Велел забрать тебя - и всё, - деловито сообщила она, с шумом прихлёбывая чай.
-Что я - мешок с картошкой или чемодан? - насупился он. Головная боль вылилась в раздражение: - и потом ты даже не спросила, захочу ли я вернуться!
Она широко распахнула влажно заблестевшие бледно-голубые глаза, растерянно захлопала ресницами:
-Ты хочешь здесь остаться? Да?! Здесь, среди этого снега? Хочешь сидеть в старом доме с керосиновой лампой? Но почему? Разве плохо тебе было у нас? Или... или ты хочешь бросить меня? - она отшвырнула ложечку и горестно сжала руки, - но я же тебя люблю... Вспомни...
-Дашенька, пожалуйста! - он тоскливо разглядывал темень за окном. Ему не хотелось причинять боль её чувствам.
-Нет-нет, подожди! Почему ты не смотришь? Ну-ка посмотри на меня! Ты из-за этой женщины, да? Но она же тебе чужая. Или она красивей меня? Молчишь? Но любит ли она, как я люблю? Когда я привезла тебя в больницу, избитого, грязного, одетого в рваньё, забывшего всё и всех, - кто не отходил от тебя ни днём, ни ночью? Она?! Нет, это я держала твои руки в своих, я разговаривала с тобою... Ты метался без памяти. Где была она? Её не было рядом, а я была. С ложечки кормила, ни на минуту не покидала. Разве тогда я думала о друзьях, о знакомых? Никто мне не нужен был, кроме тебя. Я даже о папочке не вспоминала - только ты, один ты был нужен. Уж кто-кто, а ты-то это знаешь! И вот теперь ты меня покинул, бросил, сбежал... Ты жестокий, злой!