-Да, это была ошибка, - согласилась Кира, - но вы упустили своё время. Ольга вышла замуж за человека, который усыновил её ребёнка и, уверяю вас, он сможет воспитать его достойно.
-Где они?
-Они с мужем переехали за океан. Искать её бесполезно. Но я могу вам передать то, что она мне сказала перед расставанием. Она простила вас, Полди, и не держит зла. А это вам от неё, - Кира достала из бархатного альбома фотографию и протянула её Полди.
Там в овальной виньетке Олечка прижимала к себе чудесного мальчугана в бархатном костюмчике с кружевным воротником. На обороте её рукой значилось: "Я простила. Прости и ты". Витольд осторожно взял в дрогнувшую руку снимок, с минуту разглядывал его. Потом перевернул, прочитал надпись, вздохнул и бережно спрятал снимок в бумажник.
-Я ответила на ваши вопросы?
-Ответили. Не совсем так, как бы мне хотелось, но вы ответили, - он встал, - простите мою резкость, сударыня.
-Одну минуту, господин Полди, - Кира искоса посмотрела на певца, - я очень люблю Софью Григорьевну и ценю её дружбу. Мне бы не хотелось, чтобы эта чудесная женщина испытывала горечь разочарований в чём-либо, а главное - в ком-либо. Вы понимаете меня, Витольд Болеславович?
Он выпрямился и с высоты своего роста высокомерно оглядел Киру:
-По-моему, вы пытаетесь влезть не в своё дело. И меньше всего я нуждаюсь в ваших предупреждениях. Сонечка - умная и, заметьте, взрослая женщина. Думаю, она сама разберётся в своей жизни. А мою историю она знает. Так что, простите, но нам ни к чему ваша опека, - его глаза опасно сверкнули.
-Ладно, ладно, - усмехнулась Кира, - не будем ссориться.
Он кивнул, уже в дверях обернулся:
-Не знаю почему, но мне в этой квартире очень неуютно. Какое-то тягостное чувство, словно бы что-то было здесь со мною нехорошее... Но я-то знаю, что никогда здесь не бывал. И ещё этот портрет: дама за роялем будто следит глазами...
-Вы, господин Полди, артистическая натура, сейчас взволнованы, и поэтому вам мерещится всякая всячина. А портрет - всего лишь краска на холсте, - успокоила его Кира. Но она-то прекрасно знала, какие штучки выкидывают иногда написанные художниками портреты.
Она посидела ещё несколько минут в одиночестве, вспоминая свои одесские "приключения", потом встала из-за стола и направилась в гостиную, где уже собирались пить кофе, но зацепилась глазами за портрет. Ничего удивительного, что Полди почувствовал себя неуютно - глаза Полины прямо-таки обжигали злобой. Если раньше обе её руки красиво лежали на клавиатуре, то теперь правой рукой она собиралась перелистнуть страницу, а левой тщательно прикрывала название произведения, написанное крупными буквами. Из-под тонкой ладони были видны почти все буквы, кроме середины слова: "Provi....tiaememor". Кира задумалась. Она уже где-то видела эти слова, или похожие на них? Только где?
За кофе шла беседа о завтрашней премьере.
-Вот чего-то не хватает в моей Кармен, - пожаловалась Софья Григорьевна, - какая-то она у меня слишком приличная, пресная, что ли...
-Вы, Сонечка, придираетесь к себе, - подал голос Витольд. Он ещё не отошёл от "беседы" в кабинете, был немного бледен и как-то подавлен.
-Но я же чувствую, - возразила ему Соня.
-А вот я видел одну постановку, так там Кармен появляется босиком, - Серёжка подмигнул Кире: уж она-то должна помнить эту постановку семидесятых годов. Кира кивнула:
- Да, это был очень эффектный выход: волосы распущены по плечам, а не убраны в сложную причёску, как у тебя, Сонечка. Простая белая блуза и ярко-красная юбка чуть-чуть ниже колен, чтобы босые ножки видны были. Она такая вся свободная-свободная и плевать ей на всех.
-Босиком?! Без чулок? - ужаснулась Софья Григорьевна, а потом задумалась, - а что? Это даже интересно...
Удобно расположившись в кресле под пальмой, Полди украдкой поглядывал на Серёжу, тот заметил его взгляд и вопросительно выгнул бровь. Витольд отвёл взгляд, схватил с этажерки первую попавшуюся под руку книгу и стал листать её с преувеличенным интересом. Потом прочёл один абзац, другой, фыркнул:
-Чего только не напишут эти господа сочинители! Вот послушайте: "В мае пятнадцатого года капитан немецкой подводной лодки дал приказ выпустить торпеды... Залп, ещё один - и корабельные часы четырёхтрубного красавца с волнующим именем "Лузитания", начали отсчитывать последние минуты жизни тысячи двухсот человек. Накренившись на правый бок, корабль пытался бороться с волнами, но тщетно..." Каково? Может ли быть такое?!
-И что вас не устраивает? - голос Серёжи прозвучал холодно и противно.
Кира насторожилась: эти двое опять могут сцепиться. И она проговорила тоном миротворца:
-Автор имеет право на домысел. У вас в руках роман. Это художественное произведение, и автор может рассказать о своём взгляде на некоторые события.
-Не думаю, что автор нуждается в заступничестве, - не сдавался Серёжа, - и почему вы решили, что пассажирское судно не может быть потоплено во время войны?
-Да какой там войны? - с досадой вскинул голову Полди, - немцы, конечно, воинственная нация. Но воевать? В двадцатом веке? Он пишет, что погибло больше тысячи человек. Кто же согласится совершить такое чудовищное преступление? Как офицер - человек чести и достоинства - может отдать приказ топить гражданский корабль? Больная фантазия у этого автора. Как его? - и он, развернув к себе переплёт, прочёл фамилию писателя: - сочинение Николая Львовича Тузенбаха. И имя-то явно ненастоящее, за псевдонимом скрывается.
-Ах, господа, прошу вас! Не нужно говорить о морских крушениях. Не знаю почему, но эта тема мне крайне неприятна, - с дрожью в голосе попросила Софья Григорьевна, - лучше найдите там что-нибудь оптимистическое, дорогой Витольд Болеславович.
-Не знаю, не знаю, - он опять полистал книгу, - вот тоже не пойму, о чём это: "В большой закопчённой кухне коммуналки проходило собрание жильцов. Кто-то пришёл со своим стулом, кто-то стоял, прислонившись к стене. Тут было всё взрослое население коммунальной квартиры, детям велели не приставать к взрослым, потому что обсуждали предстоящее событие - возвращение в Ленинград делегатов съезда". О чём только автор думал? Я ни слова не понял, да и неинтересно это. Издают господа издатели всякую ерунду...
-Чего ж тут не понять? - вмешалась в разговор Ольга Яковлевна. - Хотите, я вам растолкую?
-Не думаю, что у вас получится, - с сомнением посмотрел на неё Полди, - вот, например, что такое "коммуналка"?
-Коммуналка - это большая семья, - уверенно начала Ольга Яковлевна, - что-то вроде старинной патриархальной семьи.
Кира переглянулась с Серёжей, и они дружно фыркнули.
-И совсем не семья, - засмеялась Шурочка, - коммуналка - это большая квартира, где много-много соседей.
-А ты-то откуда знаешь? - удивилась Софья Григорьевна.
-Конечно, знаю. Мы же... - но Кира перебила её:
-Господа, ещё кофе? - и Шурка смущённо уткнулась в свой чай.
Полди задумался, потёр лоб:
-Где-то я слышал это слово - Ленинград. Только где? - он поднял глаза на Сергея и нахмурившись смотрел на него несколько мгновений, - а ведь это от вас я слышал это слово. Это ведь вы сказали, чтобы я носа в Ленинград не показывал и чтобы запомнил это название навсегда. Что скажете?
Сергей передёрнул плечами:
-И повторю ещё раз: никогда не приезжайте в Ленинград. Думайте, как хотите. Мне дела нет до вашего мнения... - сорвалось у него с языка, он тут же пожалел об этом, мысленно обругав свой проклятый характер. В ответ Полди лишь смерил его холодным взглядом и отвернулся.
Они бы, наверное, опять сцепились, но прозвонил телефон в кабинете, появилась горничная и сообщила, что просят Софью Григорьевну. Извинившись, певица вышла. Шурочка подошла к роялю и стала наигрывать что-то совсем детское и простенькое.
-Какое всё-таки удивительное сходство между вами, Витольд Болеславович, и Сергеем Степановичем. И рост, цвет волос, и глаза... Вы, должно быть, родственники, - вдруг подала голос Ольга Яковлевна.