Наконец широкая рю Риволи открыла перед нею площадь Ратуши, ту самую, которую так живописал Малон, вспоминая день провозглашения Коммуны. На сей раз не было на ней ни флагов, ни ликующих, как позавчера, толп, ни женщин на крышах, ни мальчишек на статуях. Но и пустынной нельзя было назвать эту широкую площадь перед огромным мрачноватым зданием с длинными рядами окон, многочисленными башенками и статуями в нишах. У подъездов стояли, непринужденно болтая, караулы вооруженных гвардейцев, мимо них взад-вперед проходили неторопливые люди, перекидывались с часовыми словечком-другим.
Лиза направилась к главному входу, и часовой в дверях не хуже прусского патрульного офицера, каких она насмотрелась в дороге, молодцевато щелкнул каблуками, едва она остановилась перед ним.
— Что угодно мадам?!
Ей было угодно повидать члена Коммуны Гюстава Флуранса.
— Коммуна Парижа заседает, — торжественно сказал часовой, — а публика, к сожалению, не допускается на заседания. Мадам придется обождать перерыва.
И увидев расстроенное ее лицо, прокричал внутрь здания через открытую дверь:
— Папаша Эжен, не знаешь, Флуранс здесь?
Ничего не оставалось, как выбирать между Флурансом и Малоном, дожидаться одного можно было лишь ценою опоздания к другому. В конце концов, что случится, если знакомство с Флурансом она перенесет на денек?..
В указанное Малоном кафе Лиза явилась точно в назначенный час.
Ее проводили в боковую комнату, где уже собралось несколько человек.
— А, милая Элиза, — шумно приветствовал ее Малон, — позвольте вам представить мадам Леони Шансэ, писателя, журналиста, известную всему Парижу под именем гражданина Андре Лео…
— Не только Парижу, — поправила Елизавета. — Роман «Скандальный брак» я прочла еще в Петербурге.
— И его высоко оценил Писарев в «Отечественных записках», — в тон Елизавете сказала высокая белокурая дама из глубины комнаты.
— Анна?!
На сей раз неожиданность встречи — впрочем, меньшая, чем прошлым летом в Женеве, — не помешала им расцеловаться. А Виктор Жаклар поцеловал Лизе руку.
Малон отметил:
— Вот видите, оказывается, и вы известны в Париже. Остается вам объяснить, по какому поводу мы здесь собрались.
И он протянул ей пахнущий типографской краской газетный лист. «La Sociale»[3] — было напечатано на листе, — газета политическая, ежедневная, вечерняя, № 1, 31.III.1871.
— Обратили внимание на дату? Завтра парижан осчастливят новой газетой, и вот ее издатели и редакторы: Андре Лео и Анна Жаклар!
— Добавьте к этому редакторов «Папаши Дюшена», они вот-вот должны подойти, — сказала Андре Лео.
Большего нельзя было желать. Кто лучше вездесущих журналистов мог знать обстановку в Париже, кто охотнее, чем они, мог о ней рассказать? Лиза почувствовала благодарность к Малону за то, что он позвал ее сюда.
Малон же, просматривая газетный лист, громогласно возглашал оттуда отдельные фразы:
— Чем объяснить, что ты бессмертна, социальная революция?.. Великая революция 1789 года уничтожила иго феодального строя… Но ему на смену пришел другой феодализм, еще более ужасный и жестокий… Я говорю о промышленном феодализме… На этот раз социальная революция произойдет в интересах городских рабочих!.. Долой эксплуатацию человека человеком! Долой хозяев и наемный труд!..
А Елизавета тем временем на правах давней приятельницы пыталась расспросить Анну Жаклар — в первую очередь о том, чем объяснить эту праздничность под самым носом у неприятеля. Но и Анна хотела ее расспросить — о Марксе, над переводами из которого трудилась еще в Женеве.
Между тем Малон рассказывал Виктору Жаклару, как в ратуше появился Верморель, которого до вчерашнего дня не было в Париже:
— Мы с Лефрансэ глазам своим не поверили, когда увидели его на лестнице. Он был в Лионе и с трудом пробрался через многочисленные посты, заметая следы от шпиков. «Зачем вы ввязались в нашу драку?» — «Я знаю, мы можем погибнуть, — отвечал Верморель. — Обстоятельства ужасны. Но слишком легко прикрыться пессимизмом и сложить руки. Как ни тяжелы условия, надо попытаться одержать победу…»