Выбрав несколько человек, профессор пригласил нас к себе домой и там, среди вещей загадочных, таинственных, необъяснимых и загадочных, открылся перед нами, предложив стать его учениками. Мы, пораженные увиденным и ошеломленные услышанным, без колебаний согласились. Поклявшись сохранять в тайне все увиденное и услышанное, мы покинули дом профессора. Таким образом, господа, я и еще несколько студентов стали помощниками профессора Мартинсена в его герметических изысканиях.
Надо сказать, что у профессора была разветвленная сеть агентов во многих странах. Они разыскивали, покупали и отправляли Мартинсену предметы, которые они считали достойными внимания профессора. Конечно, среди присланных вещей было много хлама, но попадались и настоящие бриллианты. Мартинсен сам поощрял инициативу агентов и не скупился на деньги. При этом профессор не выглядел состоятельным человеком, однако в деньгах не испытывал недостатка. Еще одна загадка, хотя, зная профессора, можно уверенно утверждать, что средства для своих исследований он получал с помощью философского камня.
Итак, господа, описав декорации, в которых будет происходить дальнейшее действие и познакомив вас с персонажами, я перехожу непосредственно к тому ужасному и судьбоносному проишествию, перевернувшему мою жизнь и сделавшему меня вечным скитальцем.
Однажды, когда мы под руководством профессора практиковались в составлении гороскопов, явился посыльный и передал Мартинсену небольшую посылку, упакованную в плотную темную ткань и перевязанную грубой витой веревкой, скрепленной в месте узла большой сургучной печатью. Сломав печать и развернув ткань, профессор извлек письмо и свиток. Писал его агент из Дамаска. Он сообщал, что приобрел свиток на базаре. Торговец долго торговался, прося за свиток слишком дорогую цену, утверждая, не много не мало, что это одна из книг Александрийской библиотеки, уцелевшая во время пожара, устроенного легионерами Цезаря во время штурма города. Осмотрев свиток, агент признал его действительную древность и, взяв на себя ответственность, купил, не слишком торгуясь. Мартинсен осторожно раскатал свиток. Склонившись над темной лентой пергамента, профессор внимательно рассматривал начертанные на нем письмена.
— Ага, — произнес он после продолжительного молчания. — Несомненно, это греческий, а это — латынь. Странно, странно, написано на разных языках, но одним человеком, судя по почерку. Хотя… возможно, я ошибаюсь, А вот этот абзац я не могу разобрать. Совершенно незнакомое письмо. Какие-то значки вместо букв… непонятно…
Мы, оторвавшись от выполнения назначенного нам урока, собрались у стола профессора и тоже разглядывали свиток. Пергамент был темно-коричневого цвета. От него исходил едва уловимый запах: смесь пыльной затхлости и гнили. Для написания текста неведомый писец использовал особую краску, пергамент был словно иссечен острым предметом, буквы казались ранами с запекшейся кровью. Глядя на свиток, мы испытали вдруг чувство неопределенной опасности. Пергамент помимо запаха был будто пропитан злом, он явственно излучал страдание и боль. Страх, словно порыв холодного ветра, ворвался в наши души. Я отступил на шаг от стола. Ничего хорошего от находки быть не могло. У меня возникло желание бежать отсюда сломя голову, бежать так далеко, насколько будет возможно. Мои товарищи, судя по их виду, испытывали те же чувства, чего, однако нельзя было сказать о профессоре. Он настолько углубился в изучение манускрипта, что появись в его доме воры, они могли бы не спеша очистить жилище Мартинсена, оставив ему только голые стены.
Профессор не обращал на нас решительно никакого внимания. Подождав несколько минут, мы, стараясь не слишком шуметь, вышли из комнаты и отправились каждый по своим делам. Несколько дней подряд Мартинсен не звал нас к себе. После чтения своих лекций, он сразу же отправлялся домой. К концу недели он, сказавшись больным, перестал вообще появляться в университете. Не знаю, как остальных, но меня такое отношение профессора к нам, его ученикам, обижало. Сильно раздосадованный выказанным пренебрежением, я решил более не иметь с Мартинсеном никаких дел, кроме как по учебе и, ежели он снова предложит продолжить прерванное обучение тайным наукам, отказаться окончательно и бесповоротно. Если бы я был последователен в принятом решении, то не случилось бы то, что случилось. На исходе второй недели меня нашел в трактире слуга профессора и передал записку от Мартинсена. Профессор извинялся за свое "чёрствое и эгоистичное по отношению к выбранным им же молодым людям и просил обязательно быть сегодня вечером в его доме, ибо он желает продемонстрировать нам потрясающее и невообразимое открытие, способное перевернуть все ныне существующие представления о божественном". Он писал, что ему удалось в основном перевести текст свитка и даже разобраться с вставками на неизвестном языке. "Истина, открывшаяся передо мной, столь ошеломительна, что я не могу сообщить ее всему миру, однако желание поделиться ею хоть с кем-то заставляет меня просить вас быть моими слушателями". Извинения, а главное, обещание приобщения к великой тайне, поколебало мою решимость не связываться с оккультными материями боле. Я согласился.
Тем же вечером я был у дома профессора. Мои товарищи подошли раньше назначенного срока. Они прогуливались по мостовой, негромко переговариваясь и посматривая на окна особняка. Свет горел только в кабинете Мартинсена. Мы ждали еще одного, последнего ученика, но он задерживался. Наконец, нам надело ждать и мы решились войти. Я поднялся по ступенькам крыльца первым, остальные шли за мной. Подойдя к двери, я постучал. Ответом мне была тишина. Я постучал еще раз, потом еще, громче и решительнее. Никакого результата. Разозленный от мысли, что нас опять обманули, я дернул дверь. Она неожиданно легко открылась. Осторожно я заглянул внутрь. Большая зала освещалась фонарем, оставленным на полу. Лестница, ведущая на второй этаж скрывалась во тьме, так, что были видны только первые восемь, десять ступенек. Тьма, окутывающая лестницу, показалась мне настолько осязаемой, даже живой, что я на мгновение застыл, пронзенный холодной стрелой страха, но потом, сделав над собой усилие, вошел в дом. Товарищи мои шли следом. Подняв с пола фонарь и освещая им путь, мы двинулись вверх по лестнице, стараясь идти ближе друг к другу. Нас было пятеро. Темнота расступалась перед светом лампы и смыкалась за нашими спинами. Звук шагов словно растворялся в этой вязкой субстанции. Поднявшись на второй этаж, мы остановились. Кабинет профессора находился в угловой комнате и чтобы достичь его, нам нужно было повернув налево, пройти длинным коридором до стены и повернуть направо. Трое отказались идти дальше. Развернувшись, они бросились вниз по лестнице и выскочили на улицу, громко хлопнув входной дверью. Я остался с Т., студентом, старше меня на два курса.