Сгустившийся мрак осветили огни походных костров, а ветер стал носить сигналы рожков, позвякивание железа и резкие окрики конных караулов по обоим берегам заросшего ивами потока.
В предрассветных сумерках король Конан вдруг беспокойно зашевелился на своем ложе, которое было не чем иным, как кучей шкур и шелка на деревянной подставке, и с хриплым криком проснулся, подскочив и схватившись за свой меч. Обеспокоенный его вскриком, в шатер вбежал командующий Паллантид, заставший своего короля сидящим на ложе и напряженно сжимающим рукоять меча. По белому, как мел, лицу Конана струился липкий холодный пот.
— Что случилось, Ваше Величество? — обеспокоено произнес Паллантид.
— Как дела в лагере? — спросил Конан. — Стража не спит?
— Пять сотен всадников патрулируют ручей, Ваше Величество, — ответил генерал. — Немедийцы не решились напасть ночью. Как и мы, ждут рассвета.
— А, черт! — буркнул Конан. — Я проснулся от предчувствия, что из темноты ко мне подкрадывается смерть.
Он внимательно посмотрел на массивный золотой светильник, мягким светом горящий посредине шатра и освещающий шелковые портьеры и богатые ковры. Здесь никого не было — ни один раб, ни одна собака не спали у его ног. Но глаза Конана горели тем же самым огнем, каким привыкли пылать перед лицом наивысшей опасности, а меч подрагивал в руке. Паллантид с беспокойством наблюдал за ним, в то время как Конан продолжал прислушиваться.
— Тихо! — зашипел он. — Слышишь? Кто это крадется?
— Семь рыцарей стерегут шатер, Ваше Величество, — произнес Паллантид. — Никто не сможет пройти сюда незамеченным.
— Да нет, не снаружи, — хрипло возразил король. — Мне показалось, что я слышал шаги рядом с собой!
Паллантид быстро и удивленно огляделся.
Стены шатра сливались с тенями в одно целое, но если бы здесь находился еще кто-нибудь кроме него и короля, он бы это заметил… Он вновь покачал головой.
— Никого здесь нет, мой господин. Ты спишь в самом центре своей армии!
— Я уже встречался со смертью, поражающей короля среди тысяч его воинов, — упорствовал Конан. — Ту, что ступает на невидимых лапах и не является глазу…
— Может быть, вам это просто приснилось, Ваше Величество? — произнес немного сбитый с толку Паллантид.
— Похоже, что действительно приснилось, — согласился король. — Но сон тот был дьявольским. Я будто вновь прошел по тем же длинным и страшным дорогам, которые преодолел, прежде чем стал властелином.
Он замолчал, но Паллантид продолжал безмолвно смотреть на него. Для генерала, как и для большинства его подданных, король оставался загадкой. Паллантиду было известно, что за свою долгую, богатую испытаниями жизнь Конан преодолел множество необычных путей, прежде чем каприз судьбы усадил его на трон Аквилонии.
— Я снова видел поле, на котором родился, — продолжал тот, задумчиво оперев подбородок на свой мощный кулак. — Снова видел, как, одетый в звериные шкуры, кидаю копье в какое-то животное. Снова был наемным солдатом, атаманом разбойников, корсаром у берегов земли Куш, пиратом с острова Барахас, проводником горных троп. Я вновь был каждым из них, и каждый из них мне приснился. Все, кем я был когда-то, прошли мимо меня долгой нескончаемой вереницей, и ноги их издавали в дорожной пыли тихий печальный шорох.
А потом в моем сне явился жуткий темный силуэт, голос которого стал издеваться надо мной. И под конец я увидел себя, лежащего на вот этом самом ложе в своем шатре, и склонившуюся над собой темную фигуру в широкой накидке, с лицом, скрытым капюшоном. Я лежал и не мог пошевелиться, а когда капюшон сполз вниз, под ним оказался улыбающийся мне своими гнилыми зубами страшный, оскаленный череп. Вот здесь я и проснулся.
— Да, это кошмарный сон, — согласился Паллантид. — Но, Ваше Величество, это просто сон и не более того!
Конан покачал головой, скорее с согласием, чем с отрицанием. Он был сыном дикого и суеверного народа, и инстинкты его предков заметно проступали из-под налета цивилизованности.
— Я много видел страшных снов, — произнес он. — Но большинство из них действительно ничего не значили. А этот, черт возьми, был совершенно иным! И кроме того, со дня гибели от черной заразы короля Нимеда меня мучают неприятные предчувствия. Почему мор отступил, как только король умер?
— Говорят, он был грешен…
— Глупости, как всегда! — буркнул Конан. — Если бы мор косил всех, кто в свое время грешил, в стране не осталось бы в живых никого, кроме ликов святых на иконах! Почему же боги, о справедливости которых мне так много твердят жрецы, сначала прибрали сотен пять холопов, купцов и дворянства, а уж потом занялись королем, если проще было напустить заразу прямо на него? Или боги это делали вслепую, как рыбак в тумане? Господи! Да если бы я наносил удары своим мечом с такой же меткостью и точностью, Аквилония давно имела бы нового правителя!
Нет! Черный мор не был обычной болезнью. Он дремлет в мрачных гробницах далекой Стигии и показывается на свет только после заклятий чернокнижников. Когда я воевал в армии князя Амальрика во время его похода против Стигии, из тридцати тысяч наших воинов пятнадцать погибло от стрел их лучников, а остальные — от черного мора, налетевшего на нас с юга, как пустынный ветер. Из всех нас выжил я один…
— А почему же тогда в Немедии погибло всего пять сотен? — осторожно подал голос Паллантид.
— Тот, кто вызвал эту болезнь, знал, как положить ей конец! — отрезал Конан. — Вот тогда-то я и понял, что есть в этом что-то зловещее и дьявольское. Кто за этим стоял, нетрудно было догадаться после того, как король Тараск, прославляемый как избавитель народа от гнева богов, уверенно занял трон. Здесь чувствуется недобрый, далеко идущий умысел. И что ты, к примеру, знаешь о чужеземце, который, как мне докладывали, служит Тараску?
— Лицо его скрыто маской, — ответил Паллантид. — Но говорят, что он прибыл из Стигии.
— Из Стигии! — с гримасой повторил король. — Из адского пекла он прибыл!.. А это что?
— Сигналы труб неприятеля! — забеспокоился командующий. — И им отвечают наши трубы! Уже рассвело, и сотни начинают строиться! Да храни их бог, — многие из них больше не увидят заката солнца.
— Пришли ко мне оруженосцев! — крикнул ему Конан, резко вскакивая и снимая шелковую ночную рубашку, в возбуждении от знакомого предчувствия близкого боя. — Иди к сотникам и узнай, все ли готово. Я выйду, как только надену латы!
Многие из привычек короля так и оставались загадкой для цивилизованных людей, которыми он правил, как, например, его нежелание, чтобы рядом с ним в его шатре или комнате спал кто-нибудь еще. Паллантид поспешно вышел, звеня кольчугой, надетой еще ночью, и быстрым взглядом окинул проснувшийся и уже начавший гудеть, как пчелиный рой, лагерь. Бряцало железо, а между длинными рядами палаток бегали плохо различимые в мутном утреннем свете силуэты людей. На западе в небе все еще слабо мерцали звезды, но на востоке уже стали видны розовые сполохи зари.
Паллантид направился было к стоявшей неподалеку небольшой палатке, где спали оруженосцы, чтобы поторопить их, как вдруг его заставил замолчать и застыть на месте донесшийся из королевского шатра громкий крик ужаса и отзвук глухого удара, сопровождавшегося стуком, обычно издаваемым падающим телом. И еще низкий смех, от которого стыла кровь в жилах.
Командующий громко вскрикнул и, резко повернувшись на пятках, со всех ног рванулся обратно. Второй крик сорвался с его губ в тот момент, когда он заметил лежавшую на полу грузную фигуру короля. Большой двуручный меч валялся неподалеку, а перерубленный центральный шест шатра указывал, куда был нанесен удар. С обнаженным кинжалом в руке Паллантид напряженно и внимательно огляделся, но ничего подозрительного не заметил. Как и прежде, они были с королем наедине.