Из конверта выпала пожелтевшая от времени записка, сделанная вовсе не отцовским корявым почерком, а непривычно аккуратным, изящным и явно женским.
«Позаботься о сыне. Мне не дадут его оставить. М.»
Ясно. Видимо, убрал эту записку подальше вместе с мыслью, что надо позаботиться обо мне.
Я еще раз тряхнул конверт, и на стол выпала темная свивающаяся кольцом женская прядь — все, что оставила ему эта таинственная М. Кроме сына, разумеется.
Темнота за окном сгущалась все больше. Немного повертев прядь в руке, я убрал ее обратно вместе с запиской в конверт. Мать Глеба умерла, когда тот был совсем маленьким, и он толком ее не знал — вот и я предпочитал о своей думать точно так же. Нужна ли она мне сейчас? У меня не было ответа — тем более меня не искало настоящее, лишь преследовало прошлое.
В дверь раздался тактичный, предупреждающий стук, а затем с легким скрипом она отворилась, и в кабинет заглянула Уля в длинном домашнем халате и мохнатых тапочках, принеся с собой сладкий земляничный аромат своего шампуня.
— Собираешься ложиться? — спросила она.
— Уже скоро, — я убрал конверт в нижний ящик стола.
— Может, — лукаво прищурившись, моя прелестница перешагнула порог и закрыла дверь на замок, — тебя ускорить?
Следом она сбросила халатик, оставшись в тапочках и амулете с моим гербом на голое тело. Это и правда значительно ускорило. Не став терять времени, я подхватил ее на руки, сгреб в объятия и унес на кушетку — ближайшее место, где тут можно лечь.
— Пощадите! Пощадите!..
Крики в темной подворотне становились все громче, и, словно вторя им, все громче становилось рычание собак — пока кольцо вокруг женщины сжималось все теснее. Сначала она бежала, бежала по пустым улицам, надеясь укрыться, но в итоге оказалась в ловушке. Гончая усмехнулся, сквозь прорези в маске глядя в наполненные ужасом глаза.
— Пощади… Аааа!!..
Ее голос оборвался диким криком, когда темные крупные собаки дружно накинулись на свою жертву, раздирая огромными клыками одежду, кожу, плоть. Капли крови густо разлетелись по подворотне. Воздух наполнился хрустом костей и истошным предсмертными визгом. Гончая любил этот звук — он всегда казался похожим на аплодисменты. А потом визг оборвался, остались только жадное рычание отбиравших друг у друга мясо тварей и хруст костей. Оставив их догрызать безжизненное тело, Гончая вышел из подворотни. Все проблемы в мире от женщин, гулящих женщин, которые не понимают, под кого подсовывать себя. Таких ему нравилось убивать больше всего.
Вокруг была темнота — лишь луна освещала кособокие стены. Вокруг была тишина — все жители этих мест словно застыли в оцепенении, боясь даже дышать. Ни одного звука, ни одного огонька, ни одного мелькания. Трущобы, казалось, вздрагивали от каждого его шага. Трущобы, которые когда-то презирали его.
Он родился в трущобах, он ненавидел трущобы. А за что их любить? Вся семейка называла его уродом и ублюдком, потому что мать его нагуляла, и об этом знали все: отец, братья, сестры, дяди, тети — все. Все его не любили, все его поколачивали, а он в ответ ненавидел всех — ненавидел люто и молился Темноте, обещая, что принесет ей столько душ, сколько она пожелает. И та откликнулась…
Гончая остановился у грязного стекла одной старой лавки, глядя на свое отражение. Кожаная маска скрывала лицо, оставляя лишь прорези для губ и глаз. Когда он ходил по этим улицам без нее, они все смотрели презрительно, как будто он обычный, такой, как они — хуже их. Однако, когда он в маске, он как каратель, несущий смерть, который может сделать жертвой любого. Когда он в маске, тут никто ему и слова не посмеет сказать — это его трущобы.
Здесь и сейчас был не комендантский час. Это — час Гончей.
Взгляд скользнул от грязного стекла к двери, и он застыл, увидев то, чего тут не должно быть в принципе. На старом дереве, как насмешка, отпечатался этот ненавистный знак — знак Волкодава, которого не было здесь еще вчера. Вот же зарвавшийся щенок! Сначала заграбастал себе Люберецкую, потом вышвырнул его из клуба — и теперь вот это? В его трущобах?.. Пальцы аж хрустнули, сжимаясь в кулаки. Испачканные кровью собаки выскочили к нему из подворотни и протяжно завыли, чувствуя его злость и заставляя проникнуться ею всех вокруг — словно донося до каждого, как он ненавидел любого, кто носил этот знак.
Когда он спускал собак, у жертвы не было шансов — от его собак никто не уходил. Но вся слава, уважение и женщины доставались Волкодаву.
— Неважно, — говорил этот ублюдок, — кто спускает собак. Важно, кто указывает, куда и на кого их спускать. Знай свое место, ничтожество!..
И как один Павловский в свое время указывал ему его место, так сейчас уже он укажет место другому. И если Волкодав был одиночка, то у его щенка имелась сучка, которую он выгуливал и явно берег. А это значит, что задача становилась еще проще.
Ep. 04. Час гончей (I)
«Свободна вечером? Хочу тебя кое с кем познакомить.»
За окном ярко светило солнце, а на Невском проспекте, чей вид открывался сквозь занавески, царила привычная суета. Пешеходы, машины — все куда-то спешили, все жили своей жизнью, и Ника тоже только-только начала жить своей, словно очнулась от страшного сна. Прильнув к прохладной раме, она задумчиво смотрела на кипящую улицу и сжимала в руке смартфон, куда недавно пришло сообщение. О, она отлично понимала, с кем он хочет ее познакомить.
Взгляд рассеянно скользнул по тумбочке у кровати. Обычно балерина не приносила домой цветы, но этот букет оставить в гримерке не смогла и даже меняла воду, чтобы он не завял слишком быстро. Цветам уже несколько дней, однако смотрелись они по-прежнему роскошно. Там же среди бутонов роз до сих пор торчала и записка, изрядно ее повеселившая — «от мессира Павловского и его девушки» — хотя последнюю часть можно было и не добавлять. Не хватало только приписки снизу «руки прочь от моего парня, стерва!»
Усмехнувшись, Ника отошла от окна и, кончиками пальцев пробежавшись по лепесткам, села на кровать. Как ни парадоксально, то, что у него была девушка, в данном случае играло в плюс — потому что это ее успокаивало и давало ощущение некого контроля. Вот только с девушкой были проблемы. Во-первых, слишком красивая. Не, то чтобы это было большой проблемой, но… Кто вообще любит красивых девушек, кроме мужчин? А во-вторых, слишком наглая, что ли — о чем красноречиво говорил ее аккаунт в соцсети. Додумалась же выложить такое… Эта девчонка будто знала, что она будет смотреть, и нахально бросала вызов «ну давай, попробуй превзойти». Что, засос на шее? Да она словно сама поощряла побыстрее затащить ее парня в постель.
Снова усмехнувшись — тема и правда веселила, — Ника откинулась на подушку. Вообще она не планировала с ним спешить, и хотя уже все однажды было, он не торопил. Но эта девица прямо-таки толкала ответить чем-то посущественнее, чем фотография с букетом цветов. И чего она пытается добиться? Надеется, что Ника Люберецкая так быстро ему наскучит? Что он отправит ее восвояси? Ха-ха.
Не забывала бы, что он теперь ее никуда не отправит — ее душа у него. И Ника вдруг подумала, что впервые в жизни мысль, что ее душа принадлежит не ей, не коробила, а наоборот, даже устраивала — даже давала преимущество над этой нарывистой девчонкой. Повернувшись, она прильнула лицом к подушке, на которой тогда лежала его голова. Его запаха уже не осталось — но что мешало оставить его вновь?
Не вставая, балерина оживила смартфон и, открыв недавнее сообщение, отправила ответ:
«С удовольствием.»
«Империал — лучший ресторан империи,» — пафосно сообщал экран моего ноутбука. Не скажу насчет лучший, но дорогой и претенциозный точно. До сих пор помню, как высокомерно жевали пищу сидящие за его окнами люди, когда мы с дедом прогуливались мимо. Он же задумчиво косился на них и обещал, что сводит меня туда на день рождения. Мне это было не особо нужно, но почему-то принципиально ему. И всякий раз, когда столик забронировать не удавалось, дед огорчался. Он всегда хотел туда попасть, но так и не побывал — все время находились клиенты важнее. Дед хотел стать частью всего этого, но он не смог — однако хотел, чтобы мы смогли.