У него сейчас точно такой же настрой, как два года назад, когда он трахал меня у пианино. Его заметили, и он стал тем, кем был в тот момент. Пианистом. Что еще я могу сделать? Разве что с рыданиями вручить ему пальму первенства.
Несколько раз я почти теряла сознание, что доставило ему удовольствие. Когда он полностью удовлетворился, я какое-то время была не в состоянии даже слова сказать. Мокрые от пота волосы прилипли к щекам. Он убрал их и заглянул мне в глаза.
— Теперь я буду сгорать от любви к этим пальцам…
— Они не твои.
Я тихо плакала. А он погладил меня по волосам.
— Даже и не мечтай. Слишком поздно.
— Но я другая! Ты изменил меня…
— Тебя изменила моя ненависть к тебе.
Это было своего рода признание.
10
Лерой стал часто приглашать меня в отель. Я мчалась туда, даже забыв накрасить губы, хотя хорошо сознавала, что он, скорее всего, опять сделает больно.
Он ни разу не попытался приласкать меня. Измучив, вышвыривал вон, даже не дав зализать саднящие раны. Я все время была голодна, но он ни разу не удовлетворил мой голод. Он брал меня в самых позорных позах. Униженная, втоптанная в грязь, я вновь и вновь возвращалась к нему, кусая от отчаяния губы.
…Как-то раз на обратном пути я остановилась у палатки и купила кофе в бумажном стаканчике, чтобы взять себя в руки. Тут мне на ладонь села муха. Я согнала ее свободной рукой, но муха тотчас же вернулась и принялась назойливо виться. У палатки было полно народу, но муха избрала именно меня. Наверное, она упорствовала, догадавшись, чем это я занималась все это время. Казалось, муха чего-то домогается. Мне подумалось, что Лерой сделал из меня такую же муху.
В разгаре любовных игр он поливал меня площадной бранью. Он ругался такими словами только со мной. Он таскал меня за волосы по комнате. Синяки от его укусов испещряли мое тело, словно по мне прошлись зубцами расчески. Я молила его о пощаде, но он только посмеивался.
Однажды, не в силах выносить это надругательство, я метнулась в двери, но он догнал меня и повалил на пол. Прикосновения его пальцев заставляли меня кричать от экстаза. Сознание мое помутилось, и я отстраненно смотрела сквозь щель под дверью на чьи-то ноги, невозмутимо шагавшие по коридору. Иногда кто-то спокойно наступал на мои волосы, выбившиеся из-под двери. Лерой, видя все это, продолжал делать свое дело.
С каждым днем я все больше худела. Я не могла заставить себя проглотить ни кусочка. Ди-Си заботливо ухаживал за мной, но не мог вернуть мне хорошее настроение.
Я просто сохла по Лерою, силы покидали меня. Теперь мне казалось, что если он даже помочится мне в рот, я выпью все до последней капли.
Меня неотвязно грызла мысль о том, что нужно что-то делать. Когда тела наши переплетались, как скрученные веревки, я смирялась со всем и словно возносилась на небеса. А потом подбирала с пола свои крошечные, непонятно зачем нужные трусики, и надевала их с чувством вялого сожаления. Всякий раз, отправляясь на встречу с Лероем, я надевала черное, как траурное одеяние, белье. Я ощущала себя преступницей, вознамерившейся похоронить себя собственными руками. Это приводило меня в отчаяние. Почему я так низко пала? Мне все время хотелось, чтобы его пальцы исполняли на моем теле мелодию, аранжированную его взглядами, площадной бранью и языком, уже познавшим все. Этот мотив, словно наркотик, разрушал мой мозг. Казалось, пальцы Лероя высекают искры, они зажигали испепелявший мое сердце огонь. Он сокрушил привычный для меня миропорядок. Иными словами, я стала узником, у которого отняли все. Десять пальцев Лероя окружали меня, как прутья клетки, лишали сил и желания убежать. Эти пальцы были у меня перед глазами, я могла прикоснуться к ним, и тем не менее, они никогда не могли стать моими.
Я безвольно волочилась за Лероем, страстно мечтая заполучить желаемое. Впрочем, я чувствовала, что эти невероятные пальцы все равно исчезнут в мгновение ока, стоит мне завладеть ими. Но до того момента они будут властвовать надо мной, подтверждая мое бессилие. Так велика была власть его пальцев. Чутье у меня стало, как у медведя, поджидающего лосося на заснеженном берегу реки. Укусив чью-то руку, я тотчас же поняла бы, его ли это рука или нет. В руках Лероя таились светившиеся красноватым светом восхитительные икринки. Но он вовсе не собирался дарить их мне, как бы я ни мечтала об этом.
Однажды я попыталась вообразить, как Лерой занимается сексом с другими женщинами. Я представила себе это так ярко, будто видела кадры на киноэкране. Вот он посылает свой бесхитростный взгляд, намекая, что не прочь с ней переспать. Взгляд у него, как у капризничающего, проказливого ребенка. Женщину бросает в жар, она ничего не может с собой поделать и сдается на милость победителя. Он весьма галантно ведет ее к себе. При этом он якобы никак не может попасть ключом в замок, открывая дверь, показывает, что он страшно волнуется. Когда они входят в комнату, женщина сопротивляется для вида, но он умелым движением расстегивает молнию на ее спине — и женщина отдается во власть его пальцев. Но он даже не смотрит на возбужденную женщину, склонившую голову ему на плечо — он устремил свой взгляд в неведомое далеко. В его глазах усталость и равнодушие. «Ну вот, опять…» — словно говорят они. При этом на его лице блуждает самодовольная ухмылка. Его пальцы ласкают женщину, но он не раскрывает всего, что умеет. Женщина на верху блаженства — и нежно шепчет об этом Лерою. Но при этом не ведает, на что способны пальцы Лероя. И вот наступает последняя близость. Лерой нашептывает лживые комплименты. Он-то прекрасно знает, что способен на большее, что может довести женщину до исступления. Он испытывает некоторое раздражение, но дело сделано, как надо — и он удовлетворен. Женщина же считает, что познала высшее блаженство, и благодарит Лероя. Хотя он не подарил ей и малой толики того, что мог бы…
Я же брала все, целиком. Я бы не упустила даже капельки его пота. Когда-то я бесилась, обломав ноготь о Ди-Си, но Лерой… О-о, мне хотелось вбить в него свои когти намертво, молотком! Тогда в его теле остались бы неопровержимые свидетельства моей страсти. Их было бы трудно убрать — не то, что выдранные клочья моих волос, зажатые в пальцах Лероя.
Лерой снимал комнату у своего дружка, тоже музыканта. Когда я звонила туда, он обычно разговаривал со мной очень коротко и бесцеремонно. Но однажды мне повезло. Он был на удивление любезен. Сказал, что ужасно занят и спросил, не могла бы я прийти к нему домой. Я ужасно удивилась такому повороту, но он тут же придумал своеобразное оправдание в своем стиле — «мол, это все равно не мой дом», — и объяснил мне, как добраться.
Когда я постучалась, из-за двери послышался его голос: «Входи!» Я робко открыла дверь.
Комната была просторная, и в ней стояло пианино. Ничего такого, что можно считать за мебель. Только кровать, на которой лежал раскрытый чемодан Лероя. Вот и все.
Пол был буквально устлан нотными листами, просто ступить некуда. Лерой сидел за пианино. Он даже не взглянул на меня, только коротко бросил: «Сядь там!»
Я выглянула в распахнутое окно, чтобы понять, где я, собственно, нахожусь. Зажав в руке карандаш, Лерой что-то писал на разлинованном листе. При этом он беспрестанно бренчал по клавишам указательным пальцем. Он был похож на маленького ребенка, пытающегося сыграть трудную пьесу. Я села на кровать, подперев щеку рукой, и стала, не отрываясь, смотреть на Лероя. Время от времени он переставал писать и замирал, прижавшись щекой к клавиатуре. Губы его недовольно кривились, и выглядел он ужасно беззащитным. Он был недоволен собой. Мне вдруг захотелось подойти и обнять его за шею. Он, словно почуяв это, поднял голову и снова принялся безостановочно писать и стучать по клавишам.
Солнце почти зашло, ветерок, дувший в окно, ерошил мне волосы. Я примчалась сюда вся в липком поту, но теперь пот высох и превратился в корку, покрывавшую кожу. Я смотрела на спину Лероя. Казалось, он напрочь забыл о моем существовании.