Толпы народа прорвались через огонь, через ставшие кровавыми западнями ворота и теперь чернели в виду охваченных пламенем стен. Тот, кто прорвался и спас себя, не мог уже вообразить — измученное сознание не впускало, — что среди ревущего со стоном огня ещё продолжают гибнуть и, значит, продолжают жить сотни людей. Не найдя выхода, обречённые, задыхались они в погребах, на дне оврагов, в колодцах и ледниках...
Глава пятьдесят восьмая
одле верховьев Хомутовского оврага, версты две в поле, Федька и Вешняк нашли многолюдный стан. Прислушиваясь к разговорам, Федька скоро узнала, что в кругу приговорили идти дорогою на Ефремов, на Елец, на Рыбную лесами в степь, и пробираться на казачьи речки, и на Дон, на столбовую реку. Повсюду обстоятельно пересказывали предстоящий путь, однако не видно было, чтобы действительно собирались в дорогу. И мало всё это походило на казачий стан, скорее на странное торжище, где слонялись неведомо какие, неведомо зачем люди: не приметно было ни отдельных куреней, ни обоза, ни сторожей не было, ни разъездов — ничего, что свидетельствовало бы о порядке и согласии. Безоружная большей частью, плохо снаряженная для нелёгкой жизни толпа. Складывалось впечатление, что люди эти, решившись уходить, посчитали самое трудное для себя исполненным. Дальнейшее представлялось как наперёд заданная очевидность: на Ефремов, на Елец, на Рыбную и на Дон — столбовую реку! «Столбовую!» — со значением повторяли они друг другу.
Возбуждение царило повсеместное и бесплодное, кругами тут ходили в разговорах и кругами ходили по всему заполненному народом полю — от одной гомонившей ватаги до другой. Были здесь потерявшие мужей жёны и мужики без семьи — оглушённый, ободранный народ, они вырвались из огня, и дыхания не хватало сразу опамятоваться.
Поразило Федьку, с какой напускной небрежностью поминали догоравший город. О том, кажется, только и сокрушались, что раньше недосуг было городишко поджечь — разом да со всех сторон.
Прохора по имени не каждый знал, но казака с цепью на правой руке запомнили: только что его, туточки, видели. Отыскивая Прохора, Федька наткнулась на брата. Он кинулся к ней и возликовал. Выяснилось тотчас же, что телегу Федя потерял и Маврицу тоже. Неприкаянный и голодный, он обрадовался Федьке так, будто полагал, что всё утраченное она доставит с собой.
Что значит потерял? Как потерял, когда? Где потерянное искать? Бросил! Маврицу он бросил перед Петровскими воротами, оставил её с телегой, а сам рванул пробиваться — лицо в ссадинах, ферязь порвана. Что сталось с девкой, не знал, и бесполезно было спрашивать — говорливо суетился и ускользал от ответа.
Околачивался он здесь, во всяком случае, не один час, Маврицу не встретил, а разминуться было вроде бы негде.
Многоречивая уклончивость брата довела Федьку до тихой злобы, она замолчала. Тем более не настаивал на продолжении ненужного разговора Федя.
— Что, малыш, нашёл своё золото? — игриво заметил он Вешняку.
— Нашёл, — хмуро отвечал Вешняк. Показал узел: — Вот оно.
Федя приготовленно хохотнул и потянулся в знак примирения потрепать мальчишку за вихор. Вешняк отстранился, не скрывая враждебности.
Но шутки в сторону! Имелись у Феди действительные заботы, он заговорил о том, что только и должно было занимать положительных, живущих своим умом людей:
— Этот сброд... — выразительно покосился по сторонам. — Далеко не уйдут. Всех ведь перехватят по дороге государевы ратные люди. За Преображенскими воротами в поле сыщики, с ними многие дворяне и дети боярские. — Федя примолк, разумея, что сестра сама сделает выводы. Но не дождался отклика. — Уже, слышно (ходил я туда, к Преображенским воротам), у сыщиков с ратными людьми пересылка. Те, говорят, стоят в двадцати верстах. Переймут этих... казаков по дороге, Феденька. А дальше сам знаешь, какая работа: взятых разобрать и переписать, списки составить с отцами и с прозвищами. Орлёный кнут да липовая плаха. На козле, Феденька, и в проводку. А иных пущих заводчиков по разным местам повесить... — Снова он замолчал в надежде на сообразительность сестры. Понизил голос: — На столбовую реку, на Дон! У тебя, Феденька, ремесло на руках, тебе же цены нет... И куда? Пущих заводчиков, Феденька, сказав им вины... Дальше первой осины не уйдёте, всех перевешают. А кто у Преображенских ворот... вину простят. Так сыщик Антон Тимофеевич и сказывал. Сам слышал. Не кипятись, Феденька, — заторопился он, догадываясь, что сестра хочет возразить. — Переждать хотя бы. Переждать у Преображенских ворот — переждать хотя бы. День-другой — и всё разрешится: кто куда. Кто на плахе голову сложит, а кто... в мягкой постельке... Да. Ну, раскинь же ты умом здраво!