Голую, её вдавили в грязь; спустив штаны, но в овчине, он — расцарапанная харя — наскочил на Федьку, голова к голове, и голова его с жутким треском брызнула, заливая Федькино лицо, голые руки и плечи горячим соком, упала голова, ударив в щёку. Обмякший, он задёргался на её плоско распростёртом теле.
Хрип, мат и топот, удары твёрдого в плоть.
Руки и ноги Федькины освободились, но она не могла выпростаться из-под того, кто на ней лежал, тёплая кровь стекала на шею, не было сил сдвинуть упыря, что присосался к телу, не было сил вывернуться, выползти. Мёртвый, невыносимой тяжестью, припал на неё упырь — оскаленная пасть и разбитый череп.
Прохор бешено рычал, орудуя размотанной на всю длину цепью; страшная это оказалась штука: захватив правой, закованной рукой начало цепи, он гвоздил тяжёлыми полукольцами по головам и телам, громоздил вокруг себя в нелепых положениях забрызганные красным овчины. Когда Федька, спихнув чужое тело, сумела приподняться, уцелевший татарин замахнулся саблей — клинок и цепь сшиблись. Цепь захлестнулась с лязгом, исказившись лицом, Прохор дёрнул, и сабля вывернулась из рук противника, не успел тот отпрянуть, как рухнул с размозжённым виском.
Окровавленные полукольца упали на землю, Прохор судорожно дышал, оглядываясь. Пусто стало на десятки шагов вокруг: кто лежал поверженный, кто, гонимый животным ужасом, обратился в бегство — внезапная и нечеловеческая бойня поразила татар, как сошествие охваченного гневом архангела Джабраила.
Вымело всё. Прохор водил безумным взором и стояла, утираясь, обнажённая Федька в ссадинах и в грязи с головы до ног. И Вешняк — тот не успевал понимать, что происходит, только дрожал лихорадочно.
— Не бойся, — сказал Прохор, окидывая нагую Федьку взглядом. — Не бойся! — повторил он в полубреду. — Ничего не бойся — умирать не страшно.
Повсюду, сколько можно было видеть, татары бросали свои жертвы и добычу, доставали стрелы.
Федька нагнулась, подвинула застонавшую овчину и высвободила лук, через запрокинутую голову татарина стянула колчан. Опомнившись — был Прохор в том невменяемом состоянии, что и очевидную вещь не сразу сообразил, он тоже рванулся подобрать лук. Стало у них два лука и два колчана с дюжиной стрел в каждом. Конец цепи Прохор торопливо заткнул за пояс, чтобы не мешала.
— Не бойся, — пришёптывал он. — Не бойся, родная! Разве ж я знал? Не бойся, славная!
Резко, одним движением выпрямив левую руку, он натянул лук и пустил стрелу — всадник шарахнулся, невредимый, и со стуком ударилась в край телеги ответная стрела.
— Не бойся! — эхом воскликнул Прохор. — Нежная моя, не бойся, хорошая, умирать не страшно!
Они держались друг к другу спиной, как будто стали друг друга стыдиться.
— Что же это такое?! — бормотал Прохор. — Что же это за чудо-то, боже мой! А ведь у дурня глаза были. Господи боже мой, да ведь я же... ой! — Он потряхивал головой, как сокрушённый собственным недомыслием человек, — без надежды исправиться и оправдаться.
Съезжаясь, татары пускали коней вскачь, выстраивались они в исполинский круг и начинали против солнца вращение — чтобы стрелять через левую руку в сердцевину круга, где укрывались между телегами и запряжёнными в них лошадьми Прохор — широкоплечая цель и Федька — цель потоньше. Раскручивался адский хоровод всё вернее, полным конским махом, пустив поводья и откинувшись, мчались под дробный грохот копыт овчины.
Со злобой напрягаясь оттянуть тетиву и всё равно не дотягивая — тугой лук дрожал в руках, — Федька спустила зазвеневшую тетиву, стрела сверкнула в пустоте. И тотчас, без промедления, словно опасаясь малейшей заминки, отправила Федька другую — неуязвимы проносились в стремительной скачке овчины. Легко приподнявшись в стременах, повернувшись, спускали лук, летели стрелы с шуршащим, словно раздирающим бумагу, свистом, щёлкали в телегу, на вершок от Федьки. С восьмидесяти шагов, на скаку, татары садили, куда хотели.
Федька и Прохор толкались, кидаясь из стороны в сторону. Частично их прикрывали не выпряженные из телег лошади — татары берегли скотину, ставя лошадей дороже двух обречённых и уже не имеющих ценности русских. Федька глянула в колчан — там болталось четыре стрелы.
— У меня кончаются стрелы! — крикнула она. — Не торопись, они с нами играют.