Василий с Осипом уже собрались, ждут. Поняжки за плечами. Три дымокура горят. Три высоких костерка, всю вязаночку, что принес Осип, запалили.
— Бежать надо.
— Побежали. Костры залейте.
— Не надо… Гореть должны.
Чадит, кутается в туман озеро Егдо, места моей рыбалки не разглядишь отсюда. Замечаю — туман над озером черный.
— Гореть будут? — спрашиваю о кострах.
— Так надо… Будут, — Василий помогает надеть на плечи рюкзак.
— Ловил? — спрашивает Осип.
— Ловил.
— Не поймал?
— Нет.
— Видел?
— Видел.
— Теперь веришь, однако?
— Верю.
Бежим обратной тропою. Оглядываюсь. Нет позади озера. Чадит, расползается по всему цирку черный туман, и только тремя ранками сочатся в нем живым светом оставленные костерки. Тут гореть нечему. Тут все сгорело. Да и внутри у меня тоже словно бы выжгло все холодным огнем. Уйти бы только побыстрей отсюда. Знаю, что сам потом буду смеяться, вспоминая это состояние. Но сейчас только бы уйти, унести ноги… и образцы. А может быть, не брать образцов — выкинуть? Нет, шалишь, паря! Этого я тебе не разрешу. Умирать буду, а черненькие камешки не выброшу. Или донесу, или с ними лягу в землю. Шалишь, Егдо! Этого ты у меня не отберешь. Не я со своей тайной пришел к тебе, но ты ко мне со своей. К нам, к Земле.
Взошли на ту возвышенность, на гребешок, что определил цирковые россыпи, откуда увиделся впервые громадный овал лазурита. Нет его позади. Ничего нет. Чадный белый туман с черной окалиной поверху затопил впадину, словно бы гонится за нами, и огней уже не видно, живых наших огней.
— Однако, ушли, — говорит Василий и улыбается. — Не догонит теперь.
— Шибко плохой туман тут, — Осип качает головой.
Мы стоим рядышком трое и глядим туда, где должно быть озеро Егдо, но его нет, нет его за туманом.
— Туман плохой. Кости портит, кашель делает. Гниет внутри, ох, как плохо.
— Теперь долго так будет.
— Как?
— Как туман будет. Всекта будет. Дань, два не будет. Потом год будет. Всекта, — объясняет Осип и, как Василий, улыбается. — Пронес бок.
— А почему мы пришли, тумана не было?
— Теперь будет… Однако, Егдо тебе себя хотел показать. Мы когда с Оськой Инаригда говорили, спорили — не увидишь Егдо, туман увидишь. Оська сказал: «Ладно. Пытать будем». Вот видел ты? Ну, однако?
— Ну.
Я последний раз поглядел туда, где поразила меня догадка, где вспомнил отчетливо, словно увидел наяву, недавно умершего профессора Журавлева, отдавшего почти всю жизнь разрешению этой тайны, так и не разрешив ее, так и не найдя подтверждения своей дерзкой смелой гипотезе; туда, где тайна эта, явившись мне, не перестала быть тайной. Ничего не увидел я там, кроме дальних хребтиков, что поднимались из черной хлипи болот.
Мы побежали в черную каменную тайгу, мимо нее все дальше, не оглядываясь, все убыстряя и убыстряя шаг, пока не почувствовали под ногами родную землю.
— Однако, зрать будем! Водка пить будем! — пропел высоким дискантом Осип, и ему ворчливо, совсем рядом, ответил гром. Из-за тайги медленно выплывала синяя туча, красные трещины молний рвали ее брюхо.
— Однако, на чум бежать надо, — опасливо поглядывая на небо, сказал Василий.
— Однако, надо, — согласился Осип. — Побежали, тут близко.
И мы, минуя опять мокрые калтусы, сухие мари, сухие калтусы и мокрые мари, заспешили навстречу грозе, что покрывала мир великой, но все-таки живой темнотою…
…Впервые я видел его, когда только что поступил в институт и все мне в тех милых сердцу стенах было тогда внове. Мы, первокурсники, толкались в коридорах и вестибюлях, почти с обожанием вглядывались в загорелые, обветренные лица студентов, вернувшихся с поля. Казалось, от них так и веяло мужеством, здоровьем, дикими ветрами, опасностями. Лица преподавателей-полевиков казались нам тогда лицами чародеев, хранящих в себе тайны земли.
А его лицо было необыкновенно будничным, каким-то сонным, с болезненно-желтым загаром. На облупленном носу сидели большие дымчатые очки, а седые вихры торчали за ушами ласточкиными хвостиками.
Он проходил вестибюлем, и ему кланялись, уважительно опуская головы, но за спиною почти все одинаково улыбались, а студенты начинали шептаться, провожая его восторженными взглядами.
— Профессор Журавлев, — сказал мой товарищ, второкурсник, кивнув на него. — Автор Сагджойской катастрофы. Лучший специалист по метеоритам. Но маленько свихнутый старик. Утверждает, что Сагджойский метеорит — это межпланетный корабль, посетивший нашу Землю и потерпевший катастрофу.
Я уже тогда много слышал о необычном явлении, происшедшем далеко в Сибири в начале нашего века, кое-что читал и хорошо знал имя профессора, но видел его впервые. Я взглянул на него, но увидел только чуть сутулую спину в тесном форменном пиджаке, желтую морщинистую шею и белый то ли волосок, то ли ниточку на рукаве.