Служащий солярия торопливым шагом пересек веранду.
— Мистер Блейк, к вам пришли, — сообщил он.
Блейк встал и обернулся. В дверях веранды стояла высокая темноволосая женщина в бледно-розовой накидке из ткани с шелковым блеском.
— Это мисс Гортон, — сказал Блейк. — Пожалуйста, пригласите ее.
Она пересекла веранду и протянула ему руку.
— А я вчера ездила в вашу деревушку, — сказала она, — и обнаружила, что вас там нет.
— Жаль, что не застали меня, — произнес Блейк. — Присаживайтесь.
Она уселась в кресло, а Блейк пристроился на перилах.
— Вы с отцом в Вашингтоне, — сказал он. — Эти слушания…
Она кивнула:
— Да, они начались сегодня утром.
— Вы, наверное, посетите несколько заседаний.
— Наверное, — подтвердила она. — Хотя это довольно тягостное зрелище. Больно смотреть, как твоему отцу задают хорошую взбучку. Я, конечно, восторгаюсь тем, как он борется за то, во что верит, но мне бы хотелось, чтобы иногда он выступал и за то, что одобряет наша общественность. Увы, сенатор почти никогда не делает этого. Вечно он на стороне тех, кого публика считает неправыми. А на этот раз отец может серьезно пострадать.
— Вы имеете в виду Принцип Единогласия? Не далее как позавчера я что-то читал об этом. По-моему, глупое правило.
— Возможно, — согласилась она. — Но именно так обстоит дело. Из-за него власть большинства натыкается на совершенно ненужные ограничения. Если сенатору придется удалиться от общественной деятельности, это его убьет. Она для него суть и смысл всей жизни.
— Мне очень понравился ваш отец, — сказал Блейк. — В нем есть что-то от самой природы, что-то гармонирующее с тем домом, в котором вы живете.
— Вы хотите сказать, некая старомодность?
— Ну, может быть. Хотя это не совсем точное слово. В нем чувствуется какая-то основательность и вместе с тем одержимость и очевидная самоотверженность…
— О да, — проговорила она, — самоотверженность в нем есть, и это достойно восхищения. Думаю, что большинство людей в восторге от него, но он вечно как-то умудряется их рассердить, указывая им на их ошибки.
Блейк рассмеялся:
— Насколько я знаю, это самый верный способ кого-то рассердить.
— Возможно, — согласилась Элин. — Ну, а как вы?
— У меня все хорошо, — сказал он. — Здесь я нахожусь без какой-либо определенной причины. А перед вашим приходом сидел и слушал, как звенит дерево. Будто много-много колокольчиков. Я ушам своим не поверил. Какой-то человек на той стороне улицы вынес из дома деревце, поставил рядом с бассейном, и оно зазвенело.
Она подалась вперед и посмотрела туда, куда показывал Блейк. Деревце залилось серебристой бубенцовой трелью.
— Это монастырское деревце, — сказала она. — Их не так уж и много. Несколько штук завезли с какой-то далекой планеты. Не могу припомнить, как оно называется.
— Я без конца сталкиваюсь с совершенно незнакомыми мне вещами, — признался Блейк. — С вещами, которых никогда прежде не знал. И начинаю бояться, что у меня опять галлюцинации.
— Как в тот раз, когда вы подошли к нашему дому?
— Совершенно верно. Я до сих пор не знаю, что случилось в ту ночь. Этому нет объяснения.
— Врачи…
— От врачей, похоже, мало проку. Они в такой же растерянности, как и я.
— Вы рассказали об этом своему врачу?
— Да нет, не рассказывал. У бедняги и так хлопот полон рот. Ну, добавился бы еще один фактик..
— Но он может иметь большое значение.
— Не знаю, — ответил Блейк.
— Кажется, будто вам все это почти безразлично, — сказала Элин Гортон. — Будто вам вовсе не хочется выяснить, что же с вами случилось. А может, просто страшитесь это узнать.
Блейк бросил на нее настороженный взгляд.
— У меня несколько иное мнение на этот счет, — сказал он. — Но может статься, что вы правы.
Доносившийся с противоположной стороны улицы звон стал другим: многоголосая трель серебряных бубенцов сменилась звучным и дерзким боем большого набата, тревожно плывшим над крышами древнего города.
12
В тоннеле волнами разливался страх. Все вокруг было пропитано запахами и голосами другой планеты. Лучи света скользили по стенам, а пол под ногами был твердым, как камень.
Существо скрючилось и захныкало, чувствуя, как напряжена каждая мышца, как в каждый нерв вгрызается парализующий ужас. Тоннель тянулся и тянулся вперед, и выхода не было. Все, это конец. Ловушка. Как оно сюда попало? Куда — сюда? Неизвестно куда и, уж конечно, не по своей воле. Его поймали и зашвырнули сюда, и никакого объяснения этому не было.