поколению заново открывать для себя мир,
который якобы несовершенно устроен, но не
это ли несовершенство и таит в себе
привлекательность, возможность открытий,
ибо вполне совершенна только смерть.
Антон Сухов выбежал на магистраль и остановил геликомобиль. Было далеко за полночь. День, который обещал стать таким приятным, почти идиллическим, и превратившийся внезапно в свою противоположность, наконец закончился. Сухов сидел в кабине машины совершенно опустошенный. От избытка событий и впечатлений донышко душевного сосуда не выдержало, вытекло все: мысли, слова, желания, силы. Он попытался припомнить сегодняшнюю операцию, которая сейчас не казалась такой удачной, как утром. Уверенности в том, что с больным все хорошо, как не бывало.
«Следовало позвонить в клинику, спросить… Все нужное вылетело из головы при разговоре с этой сумасшедшей Гиатой. Сумасшедшей? Как бы не так…»
«Вероника, безусловно, спит уже. И дети спят. После операции, когда я уходил домой, больной дышал самостоятельно. К тому же ночью дежурит опытная бригада…»
Антон старался думать о чем угодно, только бы не вспоминать про Гиату. Но, вопреки здравому смыслу, он ощущал ее присутствие и в кабине машины.
Хотелось спать, но в утомленном теле преобладало нездоровое возбуждение. Антон закрыл глаза и дремал, как частенько дремал на ночных дежурствах — сторожко, не теряя способности все слышать, чувствовать. Нередко спал так и дома, не раздеваясь, в кресле возле стола. Такой сон для него привычен. И лишь иногда, когда бывал переутомлен до крайности, как вот сейчас, ему требовалось полное расслабление, необходимо было провалиться на несколько часов в пропасть полного забытья.
— Вы врач? — спросил геликомобиль.
— Да, — машинально ответил Антон, а виделась ему большая прозрачная камера наркозного аппарата, и почему-то на этом прозрачном колпаке сидела Гиата, подогнув под себя ноги, блестя красивыми коленями, и таинственно улыбалась. Правой рукой она поправляла и разглаживала на плече золотистые волосы, а левой держалась, чтобы не соскользнуть с гладкого стеклянного купола наркозного аппарата. Под колпаком ритмично сокращался дыхательный мех. Рядом на пульте мигали датчики газоанализатора. Анестезиолог Митрофан сидел на круглом стульчике возле аппарата.
— Все нормально? — спросил Сухов анестезиолога.
— Что? — послышалось в ответ. — Что вы сказали?
Антон открыл глаза и понял, что он не в клинике, не в операционной, и сразу вспомнил прежний вопрос геликомобиля.
— А почему вы подумали, что я врач?
— Лекарствами пахнете. Так все медики пахнут. Я их уже много перевозил. Запомнил. Вы хирург?
— Да.
— С работы едете?
…Навстречу ему по коридору, освещенному яркими виоловыми светильниками, шел профессор Павич, руководитель клиники. В левой руке он держал флакон консервированной крови, но флакон почему-то был откупорен, и при каждом шаге, — а ходил Павич быстро, порывисто, — из флакона выплескивалось по нескольку красных капель: на белый халат, на пол, на стены. Но Павич не замечал этого, торопливо шел по коридору, насупившись, думал о чем-то своем. Антон остановился, долго смотрел ему вслед, потом достал из кармана носовой платок и принялся вытирать забрызганные кровью стены, но тут же сообразил, что нужно позвать санитара — тот это сделает быстрее и лучше. Но не успел крикнуть, как заметил в конце коридора густой белый дым, выбивавшийся из семнадцатой палаты. В воздухе чувствовался запах горелого, слышался приглушенный смех Гиаты. «Ну, это уже слишком, подумал Сухов. — Всему должен быть предел! Сколько можно терпеть всякие выходки Гиаты?» Антон со всех ног бросился вперед, но почему-то, теряя равновесие, больно ударился обо что-то невидимое.
— Простите, — сказал геликомобиль. — Я не заметил, что вы задремали. Резко затормозил. Вы не ударились?
— Все в порядке, — буркнул Сухов.
— Кажется, в вашем доме пожар, — сообщил геликомобиль.
— Что-о?
Антон сам открыл дверцу. Быстро вышел из кабины. В ночных сумерках, тускло освещенных редкими фонарями, Сухов почувствовал сначала запах пожара, потом увидел, как из форточки на втором этаже дома, в котором он жил, валит дым. За темными стеклами вспыхивали язычки пламени. Антон знал, кто живет в той квартире. Пожилая Наталья. Фамилии он не помнил, но хорошо знал эту женщину — одинокую, без мужа и детей, худощавую, всегда бодрую. Окна затемнены — ее, вероятно, нет дома. А вдруг она там? Может, нуждается в помощи?
«Такого дня у меня никогда не было. Хотя… час тому назад начался новый день. Что же делать? Да и можно ли что-либо сделать? Двери у Натальи наверняка закрыты. Может, их выломать? Пожалуй, их уже выломали…»
Под окнами дома собралась небольшая группа людей.
— Беда у кого-то, — послышался за спиной голос геликомобиля.
В глубине улицы завыли пожарные машины. Завывание сирен приближалось и становилось громче. Вот взвизгнули тормоза. Из кабин быстро выпрыгивали биокиберы-пожарники. Антон подумал, что все это ничуть не похоже на кадры кинохроники или передачи телеинформатора. Впервые в жизни он видел настоящий пожар. Биокиберы в серых комбинезонах с отвращением смотрели на дым, на языки пламени, ловкими, отработанными движениями разматывали шланги, подсоединяли их к машинам. К окну на втором этаже поднималась телескопическая лестница, на вершине которой стоял наготове пожарник с брандспойтом в руках. Мощная струя раствора вмиг раздробила стекла. Биокибер переводил струю из стороны в сторону, стараясь скорее сбить пламя. Он шагнул на подоконник и исчез в густых клубах дыма.
Антону почему-то припомнились операционная, минуты собственной беспомощности, когда не можешь сообразить элементарно простой вещи, к примеру, попросить отрегулировать свет от рефлектора. Санитар первым догадывается и спрашивает заботливо, с плохо скрытым раздражением: «Вам лампу нужно поправить, она же не туда светит…»
За первым пожарником поднялся второй с большим фонарем. Осветил клубящийся белый пар в комнате.
— Беда у кого-то, — вновь повторила машина.
Антон обернулся. Геликомобиль все еще стоял у тротуара.
— Там была прекрасная библиотека, — сказал в раздумье Сухов.
— Вы знаете, кто там живет?
— Старая одинокая женщина…
— Одному плохо, — резюмировала машина.
Наконец пламя унялось. Все четче становились очертания фигур пожарников. Один из них крикнул из окна:
— «Скорую помощь» вызвали?
«Значит, Наталья дома, если спрашивают о „Скорой“. Жива?»
Антон побежал к дому.
Дверь помещения распахнута. В коридоре Антон увидел пожарника с фонарем-прожектором в руке. Сухов переступил порог, не говоря ни слова. Биокибер ослепил его прожектором и загородил проход своей мощной фигурой:
— В чем дело?
— Я врач. Живу в этом доме. Где она?
Пожарник направил луч в глубину комнаты. На полу лежало обгорелое тело.
— Врач ей уже не нужен, — сказал тихо.
Антон подошел к Наталье, за ним шагнул пожарник, ярче освещая застывшее в неестественной позе тело.
Сухов почувствовал под ногами вязкое месиво. Посмотрел на пол, чтобы не видеть того, что осталось от Натальи. Он стоял на какой-то грубой тряпке, пропитанной влагой. Поднял взгляд: дверцы шкафа открыты, все, что было в нем, выброшено на пол и на стол возле окна.
Очевидно, Наталья старалась погасить огонь. Но почему вдруг все загорелось?.. Существует же автоматическая противопожарная система. От старых книжек с бумажными страницами ничего не осталось. А библиоскопы тоже, пожалуй, вышли из строя. Блоки памяти не выдерживают большой температуры. В комнате стоял мерзкий тошнотный запах мокрого пожарища и горелых волос. Что же здесь произошло?
— В какой вы квартире живете? — спросил вдруг пожарник.
Антон ответил.
— Вы ее хорошо знали? Понимаете ли, здесь такое дело… Очень похоже на самоубийство. Противопожарное устройство сознательно заблокировано. Точнее — выведено из строя…