Однако к этому надо привыкнуть, сказал себе Блейк. Может быть, человеку, всю жизнь прожившему в таком доме, привыкать и не нужно. А вот если ты вернулся со звезд — бог знает, откуда и из каких времен, — и тебя швырнули сюда, тогда надо привыкать.
— Яичница с ветчиной готова! — громко объявила Кухня. — Идите и забирайте!
6
Он пришел в себя и обнаружил, что сидит съежившись в совершенно незнакомом и странном помещении, заставленном предметами искусственного происхождения, выполненными главным образом из дерева, а также из металла и ткани.
Его реакция была молниеносной. Он перестроился в пирамиду, форму твердого состояния, и окружил себя изолирующей сферой. Проверил, есть ли поблизости энергия, которая нужна ему для обеспечения собственных жизненных и мыслительных процессов, и обнаружил, что энергии много — целая волна из источника, нахождение которого определить не удавалось.
Теперь можно приступить к размышлениям. Мысль работала ясно и четко. Паутинка сонливости больше не мешала думать. Пирамидальное тело обладало идеальной массой, обеспечивающей ему стабильность и театр мыслительных операций.
Свои мысли он направил на случившееся с ним: каким образом после неопределенного промежутка времени, когда он едва существовал, если существовал вообще, он вдруг вновь стал самим собой, обрел форму и способность к действиям?
Стоило попытаться вернуться к самому началу, но начала не было, вернее, какое-то начало проглядывало, но оно было слишком размытым и неясным. И снова он искал, шарил, бродил по темным коридорам своего разума, но так и не находил точки, от которой можно было вести твердый и определенный отсчет.
А быть может, вопрос следовало поставить по-другому: было ли у него прошлое? Его разум буквально захлестывала пенистая волна с обломками, приносимыми из прошлого, — обрывки информации, напоминающей фоновую радиацию вокруг планет. Он попытался упорядочить пену в структуру, но структуры не выходило, обломки информации никак не хотели состыковаться.
Где же память, в панике подумал он, ведь раньше она была. Возможно, и сейчас информация есть, но что-то ее заслоняет, прячет, и лишь отдельные блоки данных выглядывают тут и там, и большей частью их невозможно с чем-либо соотнести…
Он снова окунулся в мешанину плывущих из прошлого обрывков и обломков и обнаружил воспоминание о неприветливой скалистой земле с массивным, как сами скалы, черным цилиндром, уходящим в серое небо на головокружительную высоту. Внутри цилиндра скрывалось что-то настолько невообразимое, грандиозное и поразительное, что разум отказывался воспринимать его.
Он поискал смысл воспоминания, хотя бы намек, но не нашел ничего, кроме образа черных скал и устремленного из них ввысь черного, мрачного цилиндра.
Неохотно расставшись с этой картинкой, он перешел к следующей, и на этот раз воспоминание оказалось поросшей цветами лощиной, переходящей в луг; луг благоухал тысячами ароматов, источаемых цилиндрами полевых цветов. В воздухе вибрировали звуки музыки, в цветах шумно возились живые существа, и опять, он знал, во всем этом имелся какой-то смысл, но без ключа понять его было невозможно, а ключ никак не находился.
Однажды возник еще некто. Другое существо, и он был им, этим существом, которое улавливало картины и образы, овладевало ими и затем передавало, и не только образы, но и сопутствующую информацию. Картины, хоть и перепутанные, все еще хранились в мозгу, зато информация каким-то образом исчезла.
Он сжался еще больше, все глубже уплотняясь в пирамиду; мозг разрывали пустота и хаос, и он судорожно попытался вернуться в свое забытое прошлое, чтобы встретить то, другое существо, которое охотилось за картинами и информацией.
Но искать было бесполезно. Он не знал, как дотянуться до того, другого, как прикоснуться к нему. И зарыдал от одиночества — в глубине себя, без слез и всхлипов, поскольку не умел проливать слезы или всхлипывать.
Потом он еще глубже зарылся во время и вдруг обнаружил период, когда еще не было того, другого существа, а он все равно работал с данными и построенными на данных абстракциями, однако информация и понятия были бесцветными, а экстраполированные картины — жесткими, застывшими, а порой и устрашающими.
Бессмысленно, подумал он. Бессмысленно пытаться.
Он так и не разобрался в своих воспоминаниях, он был собой лишь наполовину и не мог стать целым из-за отсутствия исходного материала. Ощутив накатывающую на него темноту, он не стал сопротивляться, а дождался ее и растворился в ней.
7
Блейк очнулся под вопли Комнаты.
— Куда вы ушли? — кричала она на него. — Куда вы ходили? Что с вами случилось?
Он сидел на полу посреди комнаты, поджав под себя ноги. А между тем ему следовало бы лежать в кровати. Комната снова завела свое.
— Куда вы ушли? — гремела она. — Что с вами спустилось? Что…
— Ой, да замолчи ты, — сказал Блейк.
Комната замолчала. В окно струился свет утреннего солнца, где-то на улице щебетала птица. В комнате все было, как обычно, никаких изменений. Он помнил, что, когда ложился спать, она имела точно такой же вид.
— А теперь скажи мне, что именно тут произошло, — потребовал Блейк.
— Вы ушли! — взвыла Комната. — И построили вокруг себя стену…
— Стену?!
— Какое-то ничто, — отвечала Комната. — Какое-то сферическое ничто. Вы заполнили меня облаком из ничего.
— Ты с ума сошла, — сказал Блейк. — Как я мог это сделать?
Однако, не успев произнести эти слова, он понял, что Комната права. Комната умела только докладывать о тех явлениях, которые улавливала. Такой штукой, как воображение, она не обладала. Комната была всего лишь машиной и не имела опыта по части суеверий, мифов и сказок.
— Вы исчезли, — заявила Комната. — Завернулись в ничто и исчезли. Но прежде чем исчезнуть, вы изменились.
— Как это я мог измениться?
— Не знаю, но вы изменились. Вы растаяли и обрели иную форму или начали обретать иную форму. А потом закутались в ничто.
— И ты меня не чувствовала? И поэтому решила, что я исчез?
— Я вас не чувствовала, — ответила Комната. — Я не умею проникать сквозь ничто.
— Сквозь это ничто?
— Сквозь любое ничто, — сказала Комната. — Я не умею анализировать ничто.
Блейк поднялся с пола и потянулся за шортами, которые бросил на пол накануне вечером. Надев их, он взял коричневый халат, висевший на спинке стула.
Халат оказался шерстяным. И Блейк вдруг вспомнил вчерашний вечер, вспомнил странный каменный дом, сенатора и его дочь.
— Вы изменились, — сказала Комната. — Вы изменились и создали вокруг себя оболочку из ничего.
Но он не помнил этого. Никакого намека на странное превращение не было в его памяти.
Не помнил он и случившегося накануне вечером — с того мига, когда вышел во внутренний дворик, и до момента, когда обнаружил, что стоит в добрых пяти милях от дома и вокруг завывает буря.
Господи, что же происходит? — спросил Блейк себя.
Он плюхнулся на кровать и положил халат на колени.
— Комната, — спросил он, — а ты уверена?
— Я уверена, — ответила Комната.
— Не фантазируешь?
— Вам отлично известно, — твердо ответила Комната, — что я бы не стала фантазировать.
— Да, конечно, не стала бы…
— Фантазия нелогична, — сказала Комната.
— Да, разумеется, ты права, — ответил Блейк. Он поднялся, накинул халат и двинулся к двери.
— Вам больше нечего сказать? — укоризненно спросила Комната.
— А что я могу сказать? — отозвался Блейк. — Ты знаешь об этом больше моего.
Он вышел в дверь и зашагал вдоль балкона. У лестницы Дом встретил его своим обычным утренним приветствием.
— С добрым утром, сэр, — сказал он. — Солнце взошло и светит ярко. Буря кончилась, и туч больше нет. Прогнозы обещают ясную и теплую погоду. Температура сейчас сорок девять градусов, а в течение дня она превысит шестьдесят градусов[1]. Прелестный осенний день, и все вокруг очень красиво. Чего изволите пожелать, сэр? Отделка? Мебель? Музыка?