Татьяна оцепенела.
— Что вы сказали?
— Я говорил о Друморе, ольстерской деревушке. Там есть церковь Святого Духа. Я очень хорошо помню, как мой дядя и его друзья после службы заходили в бар Мерфи.
Она повернула к нему ставшее вдруг совершенно белым лицо.
— Кто вы?
— Одно могу сказать точно, дитя мое, — сказал он и провел рукой по ее черным волосам. — Я не Качулейн, последний из Черных героев.
Глаза ее широко раскрылись и гневно сверкнули, а руки вцепились в воротник пальто.
— Кто вы?
— В некотором роде Виктор Левин.
— Левин? — Она была явно удивлена. — Ведь Левин мертв. Около месяца назад погиб где-то в Аравии. Так мне сказал отец.
— Генерал Масловский? Естественно, он должен был сказать вам нечто подобное. О нет, Левин бежал, оказался сначала в Лондоне, а потом в Дублине.
— У него все в порядке?
— Левин все-таки мертв, — выдавил из себя Девлин. — Убит Майклом Келли, или Качулейном, или Черным героем, или как там его еще. В общем, тем самым человеком, который двадцать три года назад на Украине застрелил вашего отца.
Татьяна Воронина вдруг обомлела и начала падать Девлину на руки. Он успел подхватить ее.
— Держитесь за меня. Я выведу вас на свежий воздух.
Они сели на лавочку в саду Тюильри. Девлин вынул свой серебряный портсигар и протянул Татьяне.
— Курить, конечно, плохо, но…
— Нет, спасибо.
— Да, не стоит вредить организму. Ваши лучшие годы еще впереди.
Когда-то он уже произносил эти слова, обращаясь к девушке, очень похожей на ту, что сидела с ним рядом. Она тоже не считалась красавицей в общепринятом смысле, но по-своему была притягательна. И хотя было это давным-давно, он почувствовал боль, которую даже время не в силах было стереть из памяти, и поднял на Татьяну глаза.
— Для тайного агента вы производите довольно странное впечатление, — произнесла наконец она. — Ведь вы же шпион, я права?
Он рассмеялся так громко, что Тони Хантер, на другой стороне выставки Генри Мура читавший на лавочке газету, вздрогнул и обернулся.
— Боже упаси! — Девлин вытащил бумажник и подал визитную карточку. — Вот, пожалуйста, мое удостоверение личности. Ношу с собой исключительно из соображений формального характера, смею вас уверить.
Таня вслух прочла:
— Профессор Лайам Девлин, Тринити-колледж, Дублин. — Она подняла глаза. — Профессор чего?
— Английской литературы. Как и большинство гуманитариев, занимаюсь довольно обширной тематикой: Оскар Уайльд, Бернард Шоу, Брендан Биен, Джеймс Джойс, Вильям Батлер Йетс. В общем, довольно пестрая компания. Католики и протестанты. Но все — ирландцы. Собственно, мы немного отвлеклись от дела.
Он засунул визитку обратно в бумажник. Татьяна спросила:
— Скажите, а каким образом профессор старинного и известного университета попадает в такие переделки?
— Вы когда-нибудь слыхали об Ирландской Республиканской Армии?
— Об ИРА? Само собой разумеется.
— Я состоял в этой организации с шестнадцати лет, но теперь отошел от активной работы из-за несогласия с методами, которыми пользуется Временная ИРА в своей нынешней кампании.
— Подождите, помолчите, дайте я сама угадаю. — Таня улыбнулась. — Вы ведь в душе романтик, не правда ли, профессор Девлин?
— Неужели?
— Да. Потому что только романтику может прийти в голову носить такую оригинальную шляпу. Но за этим, конечно, скрывается и многое другое. Подкладывать бомбы в ресторанах, чтобы убивать детей и женщин, вы не сможете. Но мужчину застрелили бы не раздумывая, особенно если это профессиональный преступник.
Девлин начал ощущать себя не в своей тарелке.
— Что за фантазия пришла вам в голову высказать мне все это?
— А почему бы и нет, профессор Девлин? Я вас поняла. Вы — настоящий революционер, безнадежный романтик, который больше всего боится, что все это закончится.
— Это? Что «это»?
— Игра, профессор. Безумная, опасная и прекрасная игра, которая только и делает жизнь настоящей для такого человека, как вы. Хорошо, хорошо, может быть, вам и нравится замкнутый мир университетской аудитории, или, может быть, вы только пытаетесь убедить себя в этом. Но при первой же возможности вдохнуть запах пороховой гари…
— Позвольте мне просто передохнуть, — прервал ее Девлин.
— А самое худшее, — продолжала она, не обращая внимания на только что прозвучавшую просьбу, — это то, что вы хотите иметь и то и другое одновременно. С одной стороны — славно побабахать из пистолета, а с другой — устроить миленькую и чистенькую революцию, в которой не убивают невинных.