Я был поражен: до чего стремительно пронеслось время! Выключил лебедку, расслабился, ощутив напряжение, которого во время работы абсолютно не чувствовал, и вдруг увидел, что сопки острова заметно порыжели. Хотя чему там рыжеть? Похоже, сплошь кедровый стланик. Но, видно, скрытая жизнь есть везде и всегда.
В столовой хвост до самой двери — вся моя бригада в очереди. Выхожу снова на палубу, на корму. Кто-то сидел уже тут: на бухту капронового троса положен кусок доски, а сверху мешок из-под соли. Сажусь, закуриваю. Море ослепительно сверкает, дробя солнце тысячью зеркал. В тени, у борта, поигрывают друг с дружкой перламутрово-зеленые волны. Изредка покажется на поверхности безухая собачья морда сивуча или нерпы. Неожиданное чувство — нежность. Мне вдруг захотелось погладить по голове собаку, даже ладонь потеплела. Одна из нерп вынырнула близко-близко, я встал, перегнулся через фальшборт и успел заглянуть в черные пытливые глаза-маслины. Нерпа громко фыркнула и в страхе спешно нырнула, блеснув упитанной левиафановой спиной. Как будто я хотел ей зла!..
Обидевшись на нерпу, иду в нос, в лазарет.
— Салют героям! — Я застаю Юру в койке. — Опять с утками спишь?
Но он сегодня не расположен шутить, лежит задумчивый, невеселый, глаза — в подволок, на груди — раскрытая книжка.
— Болят? — я киваю на ноги его, — торчащие за краем одеяла.
— Нет, — и досадливая гримаса — спрашиваешь, мол, о всякой ерунде. — Эх, Севка! — вздыхает Юра и резко поднимается с подушки, садится. — Какие гады!..
— Кто?!
— Все! — Черные молнии в глазах, сверкнув, пропадают. — Не все, конечно, но… е-е-сть.
И прорычав это «есть», умолкает.
— Ну давай выкладывай! — бодро говорю я.
— Да что выкладывать? Списывают Марину. Романиха сказала помполиту, что она по пьянке за борт упала.
— Ну и что? Ты думаешь, он послушается вздорную бабу? Не верю.
— Верь не верь, а приказ уже накатали. Усек?
— А она знает? — кивнул я на переборку, за которой находился женский стационар.
— Угу, — снова помрачнел Юра и добавил: — У нее воспаление легких.
— Зайдем? — я опять показал на переборку.
Юра с готовностью встал, обнажив свои волосатые забинтованные жерди, всунув их в расплюснутые байковые тапки, влез в халат.
— Мариша, не спишь? — заглянул он в приоткрытую дверь.
Мы вошли. Маринка была одна. Она лежала на спине, закинув руки за голову, до шеи укрытая простыней.
— Как самочувствие? — спросил я.
— Да помирать не собираюсь! — в ее голосе была лихорадочная бодрость.
— Ишь, — Юра взглянул на меня, — раздухарилась наша пацанка! А ну…
Он положил ей на лоб громадную ладонь, даже не ладонь, а попросту медвежью лапу, и закачал лохматой черной башкой.
В этот момент в коридоре лазарета послышались шаги и звуки голосов. Я поспешно сказал:
— Маринка, ты умница, молодчина, держись только так и не ниже. Мы сегодня идем сражаться за тебя. К помпе.
Вошла санитарка, держа в руках судки с обедом. Белая — от крашенных перекисью волос до сапог на белых змейках. «Докова супружница», — щекотнул мое ухо Юркин шепот. Я вспомнил о своем обеде, пожелал лазаретным узникам приятного аппетита и, выходя, взглянул на Маринку еще раз и встретил теплый взгляд.
— Мне срочно за рыбой надо, — хрипел транзистор голосом Шахрая, — а перегрузчик трюма открывает три часа, тальмана ищет…
«Дневной капитанский час», — отметил я, проходя мимо приемной лазарета, где док, как всегда, курил после обеда и подслушивал «богов».
В столовой уже было пусто. Зато мне не хватило компоту: кто смел, тот два съел, гав не лови, не раскрывай коробку… За первым столом, возле раздатки, сидели камбузницы, обедали и вполголоса болтали. Проглотив борщ, я грызанул холодную котлету, губы тут же покрылись парафином.
— Девчонки! — я развернулся в их сторону. — Привет вам из лазарета.
Они разом замолкли, как по команде, испуганно воззрились на меня.
— А мы у ней вчерась были, — сказала одна из них так, точно оправдывалась, и поджала губы.
— То вчерась, — передразнил я, — а нынче у нее воспаление легких. Знаете?
Они молчали, и я подумал, что они уже все знают — и про болезнь Маринки, и про списание, и про слова Романихи.
— Выручать Маринку надо, — сказал я, — Романиха хочет ее списать за «пьянку». Кто с ней живет? Давайте сходим к помполиту.
Молчание.
— Она вот из ейной каюты, — наконец произнесла деваха, кокетничая, и ткнула пальцем в подружку.
— Ну я, — разжала та две тонкие резинки губ. — А че говорить лада?