— Ну, и как тебе, Витос, наша морская жизнь? — спрашивает начальник радиостанции, улыбаясь, по-родственному сразу располагая к себе.
— Пока нравится.
— А почему «пока»? — серьезнеет начальник. — Это значит, ты оставляешь себе лазейку для бегства?
— Нет, в море мне очень нравится, — взглянув на начальника, быстро возражает Витос. — Просто я хочу уходить с базы на траулер.
Он смотрит на отца, который сидит, наклонившись вперед, задумчиво глядя в голубые разводы пластика, выстилающего палубу радиорубки.
— Ван как! Значит, поближе к. Нептуну решил перебраться. — Начальник толкает локтем отца. — Саша, а что ж ты молчал?
— А это и для меня новость! — бодро выпрямляет спину отец. — Ты это железно решил? — он испытывающе смотрит на сына, по обыкновению поглаживая от волнения лысину.
Витос утвердительно кивает, глядя мимо него. Отец молчит. Скрипнув вращающимся креслом, к ним поворачивается радист.
— И на кой он тебе сдался, этот траулер? — вопрошает он, жуя и явно опять не нуждаясь в ответе. — Там ни танцев, ни теток не будет. Ты забудешь, что такое нормальная жизнь, будешь вкалывать как папа Карло, на морозе, на палубе, вечно мокрый и грязный. И спать тебе придется в робе. Понял?
— А вы, — Витос стал как еж, отец слышит это по голосу сына, — вы сами работали на траулере?
— Еще чего! Мне и здесь, мой мальчик, неплохо. Ха-ха-ха! — искусственно хохочет радист. — Я уже десять лет на базах, и на сээртуху меня пряниками не заманишь, не-е-т. Гляди, здесь как чистенько, тепло и хорошо, а? И тети есть — м-м, — он чмокает сложенные пучком, мокрые от краба пальцы.
— Ты насчет теть полегче! — строго одергивает его начальник радиостанции. — Пареньку восемнадцать, а ты, орясина седая, говоришь тут…
Рубка вновь наполняется оглушительным писком, три минуты молчания кончились, и радист, опять резко скрипнув креслом, берется за ключ и влипает в радиограмму.
Витос смотрит на часы. Стрелка вышла из красного сектора — без двенадцати минут одиннадцать.
— Я пойду, — нарочито корректно, полуобернувшись к отцу и словно обдавая его холодом, говорит Витос и встает. — До свиданья!
Начальник радиостанции, встретив скользнувший по нему взгляд черных ледышек, смотрит, как захлопывается дверь рубки, качает головой и произносит, будто про себя;
— Колючка-парень…
Витос винтом проскальзывает все пять пролетов трапа, мчится по полутемной палубе, стремительно прочеркивая сапогами замерзшие лужи тузлука, перелетая через бочки и успевая думать на бегу: «Завпрод, Суворовец… теперь вот этот радист… Да если б мир состоял из одних таких, жизнь была бы отравой».
В сушилке Витос быстро сбрасывает робу и вместе с ней — неприятные мысли. Застегивая пуговицы чистой рубашки, он уже думает о том, что ждет его сейчас, буквально через пять минут, — о встрече со Светланкой. От одного воспоминания Витос млеет и удивляется, почувствовав, как до самых ступней доходят приятно острые токи, пронзающие все его существо.
Борясь с волнением, он стучит в дверь каюты на ботдеке и слышит голосок, от которого снова пробегают по нервам токи. Презирая себя за робость, открывает дверь и видит только ее, Светланку. Она в чем-то цветастом, необычная, точнее, необыкновенная, необыкновенно красивая, с распущенными по спине шелковистыми волосами, с искристыми, радостными глазами, и она сразу вскакивает с дивана, отбросив книжку на стол, и идет ему навстречу.
— Витя! — пищит она. — Заходи, чего ты стал, никого нет.
И берет его за руку и нежно тянет в каюту. И он, все еще скованный мыслью о том, что на койках, за шторками могут быть девушки, послушно идет за ней, стараясь шагать тихо и не задеть плечом верхнюю койку.
— Садись! — она говорит так громко, что Витос едва не вздрагивает, садится вслед за ней на диван и сидит истуканом.
— Пойдем лучше к нам, — наконец шепчет Витос.
— Да никого же нет, я же тебе сказала, и можешь говорить нормально, трусишка.
Он первый раз слышит о том, что в каюте никого нет, а «трусишка» расковывает его окончательно. Витос, глубоко и облегченно вздохнув, медленно поворачивается к Светлане, глаза их встречаются, и столько в них нежности, и за одну-единственную секунду так много успевают они поведать друг другу, что слов больше не нужно, да их и не хватило бы для взаимных рассказов о том, как томились в разлуке, как соскучились они за эту тысячу лет, странным образом уместившуюся в четверо суток земного времени, занятого простой работой на камбузе и в трюме.