С беспокойством наблюдали люди за Шикой Мирандой, которая приняла на своем веку немало родов. Шли минуты. Наконец схватки прекратились. Коншинья больше не стонала. Что с ней, может, она умерла? — в тревоге думала Шика Миранда. Нет, вроде бы, нет. А похожа на мертвую! Тело все расслаблено. Неужели она умрет? Ведь случилось же так с ньей Филоменой. Пришло ей время рожать, а поблизости ни доктора, ни медсестры. Дом Филомены стоял на отшибе, в поле, в трех лигах[9] от Рибейра-Брава. Она без сознания, в лице ни кровинки. Тетушка Розинья, много лет занимавшаяся в тех краях акушерством, трясла Филомену за плечи, массировала ей живот. Пот ручьями бежал по лицу Розиньи. Она из сил выбивалась, чтобы вызволить ребенка из чрева матери. А Филомена не подавала признаков жизни. Прошло около часа, он показался целой вечностью. Схватившись за голову руками, тетушка Розинья тихо произнесла: «Умерла…»
И вот теперь Шика Миранда, массируя живот Коншиньи, со страхом вспоминала смерть Филомены, терзалась сомнениями — а все ли так, как надо? У Шики совсем не было сил. Пот градом катился по ее лицу. Оглядев стоявших вокруг женщин и увидев их глаза, нацеленные на нее, точно дула винтовок, Шика вздрогнула.
— Ну, как она?
— Пусть передохнет немного. Ребенок уже идет сам. Я повернула его, как надо. Теперь все будет хорошо, если мать чуточку ему поможет.
— Ой-ой-ой, нья Шика! — вскрикнула Коншинья. Она наконец-то пришла в себя.
— Ну-ну, крепись, милая, теперь недолго. Ребенок уже показался. Вот-вот выйдет. Еще самую малость. Ну же, Коншинья, будь умницей, помоги. Не подкачай, милая! Ну, давай, давай.
Наконец показалась головка.
— Милая, мужайся, ну помоги еще чуть-чуть.
И вот ребенок появился на свет. Крошечный семимесячный заморыш.
Разумеется, мертвый. Уже столько детей умерло на Островах от голода! Оно, может, и к лучшему, что этот тоже так и не узнает, как страшна жизнь.
Коншинья чувствовала огромное облегчение, она плакала. Подошел Шико Афонсо и, взяв нож, посыпанный солью для дезинфекции, осторожно обрезал пуповину.
— Мальчик был… — сказала Шика Миранда.
— И правда, мальчик, — с сожалением подтвердила одна из женщин, глянув на ребенка.
Только теперь, когда до нее вдруг дошло, что случилось, Коншинья зарыдала.
— Не убивайся, Коншинья. Все к лучшему. Ну зачем тебе в такую пору ребенок? Ведь кругом голод, — сказала одна.
— Ему еще повезло, милая, — подхватила другая. — И ему, и тебе. Ведь одной-то прокормиться легче, чем с младенцем на руках.
— Да уж, родить ребенка в такое трудное время и впрямь несчастье.
— Опомнитесь, женщины. Что это вы городите! Бог покарает вас за такие речи, — сказала какая-то женщина.
Но тут подошел Мошиньо.
— Никого не покарает, — сказал он. — Если человек живет праведно, бог должен и поступать с ним по справедливости. Я знаю, что говорю. Как-никак я лицей окончил.
Женщины завернули трупик в тряпье, принесенное из трюма Шико Афонсо. На палубе наступила тишина.
— За борт! — послышался приказ капитана.
Шико Афонсо опустил за борт тельце мертвого ребенка. В тишине послышалась молитва о спасении души младенца. Ей вторил неумолчный гул океана. Необъятная водная пустыня наполняла души ощущением одиночества, неприкаянности и беспомощности.
— Земляки! — первым прервал тягостное молчание любитель поговорить Мошиньо. — Вспомнил я сейчас один случай. Ехал я с острова Сан-Томе в Анголу. Конечно, не по контракту — человек я образованный, лицей окончил. Работал я тогда в канцелярии при плантации какао и решил переселиться в Анголу к родственникам. На корабле были только ангольцы. После долгих лет работы на плантации они возвращались на родину. В пути умерла старая негритянка. Капитан отдал приказ бросить ее труп за борт. Как положено по морскому уставу. Когда все было кончено, я взглянул на мужа покойной, высокого пожилого, изможденного негра, проработавшего на плантации тридцать лет. Он не плакал и не молился, ни слова не проронил. Его звали… — Мошиньо забыл имя негра и назвал первое, какое пришло ему на ум. — Его звали Калунга. Так вот, Калунга спустился в трюм, вынес оттуда большой тяжелый чемодан с вещами жены и, подойдя к борту, бросил его в воду. До сих пор не могу я забыть этого убитого горем человека, который после тридцати лет работы на плантации, уже возвращаясь на родину, потерял жену. Ничего не поделаешь — так жестока жизнь. Сплошные страдания. Но человек должен научиться преодолевать все беды. Мужество — это дар божий… Жизнь, Коншинья, — продолжал он, — колесо, и бывает, выпадет случай, когда удастся ухватиться за это колесо и повернуть его в нужную тебе сторону. Воля человека способна горы сдвинуть.