Итак, вспомним тот вечер, когда Жозе Ваз ворвался со своей компанией к Мирандинье. Компания Жо состояла из его друзей — жителей муссеков. Удел этих людей — страшная нищета, куча детей и грошовое жалованье, Жо с ними запанибрата, словно они принадлежат к одному кругу, а ведь это люмпен-пролетариат. Зато обитатель муссека не расстается с гитарой и мастер на все руки: он умеет сочинять морны, любит покутить и приволокнуться за какой-нибудь красоткой, но, если придется туго, если ему угрожает опасность, зеленомысец, будь он негр, мулат или белый, никогда не спасует. Отсюда и возникло в Анголе убеждение, будто слово «креол» — синоним отчаянного задиры, драчуна и забияки (стоит почитать современную ангольскую литературу: если писатель выводит на страницах книги зеленомысца, то этот герой непременно по всякому поводу хватается за нож). Так вот, как я уже сказал, Жо явился со своими ребятами из муссека. Но что такое муссек? В словаре вы этого слова не найдете. Можно дать несколько определений. Муссек — это хилая детвора с вздувшимися животами и землистого цвета лицами, дети голода и нищеты, ребятишки, которые подбирают с земли папиросные окурки и протягивают руку за милостыней; это люди дна, отбросы общества, бледные и болезненные от постоянного недоедания; это сбившиеся в кучу, налезающие друг на друга, покосившиеся хижины и бараки, освещенные тусклым светом керосиновых ламп; муссеки — это черный пояс, обвивающий город, стягивающий город, запретная красная земля, кто из чужаков осмелится ступить на нее? В самом деле, кто? Каждую субботу Жо непременно появляется в муссеке. Этот сорвиголова непринужденно болтает с обитателями трущоб и ходит из дома в дом в поисках выпивки и развлечений. Там, в черном поясе, он ведет себя совсем иначе, чем в салонах взысканных милостями судьбы соотечественников, здесь он и говорит иное, и действует по-иному. Вот признанный исполнитель морн — Тутинья, свой парень, с Саосенте, когда-то он был в порту мальчишкой на побегушках, затем грузил уголь. Голосом Тутинья похвастаться не может, он у него хриплый, гнусавый и резковатый, сила Тутиньи в другом — в самих песнях, в их новизне, и в артистическом темпераменте певца. Он знает множество морн. Старинные морны, которые сейчас уже мало кто помнит, Тутинья поет вперемежку с недавно сочиненными, услышанными здесь, в Анголе, в муссеках или на бескрайних плантациях. Он не расстается с шестиструнной гитарой; его сопровождают два музыканта, один из них тоже играет на гитаре, другой — на кавакиньо. Тутинья немного прихрамывает на левую ногу, на нем всегда неизменные темные штаны, белая рубашка и белые парусиновые туфли, волосы его блестят от кокосового масла. Тутинья уже собирался петь, как вдруг, откуда ни возьмись, явился Жижи, радостно возбужденный, — он уже успел где-то изрядно выпить, а раз он выпил молодого вина, значит, избавился от тоски. «Послушай-ка, Тутинья, что, по-твоему, возникло вначале, жажда или напитки?» — спрашивает он, протягивая певцу стакан виски. У Тутиньи на этот счет нет сомнений. «Ясное дело, напитки, Жижи. Знаешь, я сегодня целый день смотрел на бухту, и вдруг мне пришло в голову, что когда господь бог создавал этот мир, он допустил промашку. Он сотворил воду, а надо бы — грог». — «Ах, Тутинья, чертяка ты эдакий, дай я тебя обниму, ей-богу, второго такого парня не сыщешь! Ну, давай начинай, настал черед морны и коладейры. А что может быть на свете лучше морны и коладейры? Соперничать с ними под силу только поэзии. Тутинья, как начинаются эти стихи о знатном наследнике?»