Я почти не прислушиваюсь к их болтовне. Из гостиной доносится аромат горячего кускуса, аппетитно пахнет кофе. Я мысленно представляю себе накрытый стол, посередине стоит кастрюля с кускусом, накрытая шерстяной тканью, чтобы не остыла, рядом — горячий кофейник под кашмирским матерчатым колпаком и молочник со сливками, на столе белеют японские фарфоровые чашки, тут же — конфеты, пирожные на меду, печенье с бананами, масло, пастила из гуаявы. Но вот Валентина поднимается со своего места. «Пойду сниму с плиты кускус, наверное, он уже готов. Посмотрим, удался ли он мне на сей раз?» А нья Жожа тем временем продолжает: «Нам давно пора знать себе цену. Я не понимаю, почему мы должны, к примеру, стыдиться своего цвета кожи, почему так боимся этих определений: черный, белый, мулат, квартеронец. Наши земляки словно стесняются своей расы, стесняются своих волос. А чем они хуже гладких или волнистых волос европейцев?» Коллоквиумы в Высшем институте колоний, что находился на площади Принсипе Реал, — бесконечные споры о цвете кожи, о типах лиц, реабилитация африканских ценностей. «Подожми губы, Витор. Он хоть и чернокожий, но парень что надо, и характер у него твердый, начал работать в мясной лавке и уже правая рука хозяина. Милые мои, вы бы только посмотрели, какие он пишет сочинения! Марио Кастрин даже обещал напечатать его интервью в «Спутнике юношества», он представит Витора на первой странице: «Внимание — Витор Мануэл до Розарио с Островов Зеленого Мыса», он черный, но может потягаться с любым белым».
Женщины трещат без передышки, болтают бог знает о чем, Жожа рассказывает, какая история приключилась у нее с английскими туристами. Она, смеясь, передразнивает их ломаный португальский язык. Уж она задала им перцу, будьте спокойны! Пусть лучше убираются к дьяволу, может, это и превосходные люди, но то, что они расисты, — нет сомнения. Я на минутку отлучаюсь, и Жожа, воспользовавшись моим отсутствием, продолжает болтать без умолку. «Нет, вы только себе представьте! — поминутно восклицает тетушка Жожа. — На Сан-Висенти сейчас происходит много такого, что кажется нам диким. Моя знакомая, Танья, написала мне об одном случае. Эти японские рыбаки обзаводятся подружками, оно и понятно, ведь они, бедняги, чувствуют себя такими одинокими вдали от семьи, а наши девушки готовы на все что угодно, лишь бы не умереть с голоду. Однако, если кто-нибудь из них на свою беду надумает обвести своего кавалера вокруг пальца, наставить ему рога, японцы ни перед чем не остановятся, чтобы отомстить. Вот, например, Дудуй, дочку ньи Жоанины из Ломбо, привезли в больницу всю окровавленную. Доктор Абилио прямо из сил выбился, пока остановил кровь. Представляете, это ее так укусил японец, грубое животное! Наши ребята, про-слышав об этом случае, возмутились и решили отыскать рыбака и проделать с ним то же самое, но япошка оказался догадливым и вовремя скрылся. Танья пишет: «Жожа, когда ты приедешь, тебе бросится в глаза множество очень странных вещей». Конечно, японцы невероятно обнаглели. Случись такое со мной, я так и написала Танье, разгуливал бы этот рыбак с моей отметиной».
В дверях появляется Валентина и, извинившись за небольшое опоздание, приглашает гостей к столу: «Пожалуйте, дорогие мои, а то кускус остынет». Нья Жожа и не думает отказываться. «Вот и хорошо, милая, как раз подоспело время ужинать. По совести говоря, мне давно хотелось отведать кускуса». Надо сказать, что не у одной только Жожи слюнки текут. У доны Жужу, у доны Франсискиньи — у всех глаза разгорелись при виде любимого блюда. Дона Жужу пробует блюдо и принимается расхваливать хозяйку. Жожа и дона Франсискинья вторят ей. Кускус — приготовленные на пару кусочки теста из рисовой или кукурузной муки — получился на славу: нежный, мягкий, несмотря на недостаточно глубокую кастрюлю, и, даже намазанные маслом, ломтики приятно отдают корицей. Блюдо удалось Валентине на славу. Она знает, как много это значит. Престиж хозяйки дома на Островах определяется ее кулинарными способностями. Зеленомыска должна уметь приготовить три вещи — настоящую кашупу, сладости и вкусный кускус. Теперь поговорим о доне Жужу. За весь вечер она не проронила ни слова, только слушала других и поддакивала, почти не раскрывая рта. Но если уж она заговорит, то попадает в самую точку. Увлеченный колоритным рассказом ньи Жожи, я оставил в тени дону Жужу — это непростительный промах. Она не заслуживает такого отношения и никогда не заслуживала, простите меня, нья Жужу, поверьте, я не со зла. И сейчас, во время еды, я все внимание отдам вам, согласны? Она сидит напротив меня, сдержанная, скромная. Манеры у нее мягкие, спокойные, юна все делает неторопливо — говорит, разрезает кускус, подносит чашку к губам. Движения ее размеренны, так же как и слова. Кажется, что она заранее продумала, как надо сесть, подняться с места, поднести ко рту ломтик кускуса, как размешать кофе со сливками и вытереть губы салфеткой. «Дона Валентина, очень вкусно, прямо объедение!» Я обращаю внимание на то, что кожа у нее очень светлая. Дона Жужу родилась на острове Фогу, в жилах ее нет негритянской крови, и тайна ее генеалогического древа хранится за семью печатями в ящике секретера. У всех уроженцев Фогу схожая родословная. А я хочу воздать ей по заслугам, и это не просто любезность хозяина дома, отнюдь нет, дона Жужу — креолка до мозга костей. «Я зеленомыска, очень этим горжусь и никогда не скрываю своего происхождения. Иногда кто-нибудь здесь, в Лиссабоне, спрашивает, не бразильянка ли я, подобный вопрос приводит меня в негодование. Какая я вам бразильянка?! С чего вы взяли? Нет, господа, я с Островов Зеленого Мыса и иной родины знать не желаю, я ведь не какая-нибудь замурзанная служанка, что ведет тут развеселую жизнь и выдает себя бог знает за кого, нет, господа, я с Островов, я исконная зеленомыска, родом с Фогу, — вот так я говорю всем и всюду, куда бы меня ни занесла судьба». Речь и манеры у нее спокойные, мягкие, дона Жужу умеет увлекательно рассказывать, у нее приветливая, ласковая улыбка, и послушать ее — одно удовольствие. Она высказывает свои суждения о жизни, и если говорит на португальском языке — то с акцентом, если же по-креольски — то свободно. Когда ей случается говорить на креольском диалекте родного острова, это у нее тоже отлично получается. «Ведь криольо — язык колыбели, язык моей родины, и я не могу от него отречься, как не могу отречься от родных мест, я прихожу в ярость, когда вижу этих вертушек, что давно уехали с Островов Зеленого Мыса и теперь стараются скрыть, откуда они родом. Я встретила одну такую особу на Тиморе, она уверяла, будто отец у нее бразилец, а мать португалка. И так уж она старалась провести меня, а я-то все приметила — и цвет ее кожи, и волосы, хоть она хотела все это скрыть, но все же достаточно было одного пристального взгляда, чтобы я узнала в ней землячку. Я спросила, как ее фамилия, и тут же сказала про себя: да ты, голубушка, с острова Брава, из семьи тех самых Фариа с Брава, и через несколько дней действительно убедилась, что я была права». Точь-в-точь такую же историю недавно рассказала Жожа. Это случилось с ней на открытой площадке возле ресторана в Рибамаре в квартале Алжес. «Я спросила ее без обиняков: вы случайно не родственница ньо Онтоне Тутуда, с Санту-Антана, того самого, что торговал на рынке? Увидев, что я не собираюсь дипломатничать, она прикусила язык и растерялась. Я поначалу чуть было не обозвала ее нахалкой, но, когда она присмирела и стала тише воды ниже травы, я промолчала — с такими людьми я веду себя сдержанно». Я было подумал, что о Виторе мои собеседницы уже забыли, но тут дона Жужу, держа ломтик кускуса в руке, осторожно и словно бы между прочим спросила: «Жожа, а сколько лет Витору?» — «Семнадцать». — «Милая, — подала голос дона Франсискинья, — да он у тебя в расцвете сил». Услышав это заявление, я стал размышлять о чем-то своем и очнулся только тогда, когда речь уже зашла о том, что в нынешние времена нашим землякам живется не сладко, им здесь не доверяют. «Да, теперь приходится туго. Знаете, если где-нибудь им и удается хорошо устроиться, так это в Дакаре. Оттуда они уезжают обычно в Лиссабон, потом из Лиссабона в этот сумасбродный Роттердам, и уж там-то они живут в свое