И нет, чтобы по инструкции, положить оружие в подмышечную кобуру — надо было в карман сунуть.
Короче говоря, когда идиот–прапорщик вернулся, пиджака уже не было.
Украли пиджак на Останкино и, что самое печальное — вместе с пистолетом украли. Говорят, якобы видели какого–то то ли техника, то ли оператора из спортивной редакции, который в комнату мимоходом заходил, а кого именно — кто их разберёт?
На Останкино этих самых техников да операторов — считать–непересчитать.
Так и все тут, в России получается–по глупости. И Чечня, если разобраться, по глупости началась, можно было бы договориться спокойно, и все эти события вокруг мэрии, и…
Но теперь не до отвлеченных суждений: на очереди Полковник в своем Лефортово.
Конечно же, во всем был виноват идиот–прапорщик но, чтобы лишний раз насолить непосредственному начальству Полковника (с которым и Телохранитель, и его руководства в последнее время были в весьма натянутых отношениях), надо было найти виноватого, крайнего (идиота–прапорщика для этого оказалось явно недостаточно), и козлом сделали именно его, Полковника–как ответственного за подчиненного идиота.
Как ни странно, но начальство, вместо того, чтобы заступиться за подчиненного, хотя бы из чувства корпоративной солидарности, пустило все на самотек: видимо, Полковник и у себя кому–то слишком мешал…
Короче, сидел он в своем Лефортово, и солнце ему не светило.
С Полковником Телохранитель был на «ты», да и тот, в свою очередь говорил ему «вы» только на людях — субординация!
Вместе начинали, вместе продолжали, вместе…
Да что там говорить, если знают друг друга уже больше пятнадцати лет! Правда, Полковник так на прежнем месте службы и остался, а он — он Телохранителем стал, что на порядок выше. Тело охраняет.
Но дружбе это, как говорится, не помеха…
Беседовали они не в специальной комнате для свиданий, не в кабинете начальника (тут ведь тоже подслушать могут, враг не спит, «Родина слышит, Родина знает!..»), а во дворике.
Трогательная картина: двое коллег, два уважающих друг друга человека, Телохранитель–генерал и Полковник, нежно улыбаются давно не виделись, и теперь — на консилиуме, решают, что делать…
Точней — Телохранитель решает. Но беседуют ровно и спокойно — даже не скажешь, что один из них узник… И Полковник, видимо, не волнуется — а чего ему–то волноваться?
Он человек опытный и бывалый, не то, что оппозиционны, которые имели честь сидеть в этой же тюрьме после октября 1993 года, его на фунт изюму не проведешь; по слухам, к каждой камере с оппозиционером высоким распоряжением подводили специальную радио– точку, и она с утра до вечера орала истошными «народными голосами», «гневными выступлениями трудящихся» — покарать, покарать, расстрелять мерзавцев!
Его, Полковника то есть, на такую дешевку не проведешь — сам в свое время успешно практиковал подобные штучки.
Выпустят же, рано или поздно выпустят, не будут же из–за такой ерунды держать, если, конечно, его, Полковника, тут только из–за того пистолета держат… Вопрос только, что за это будет предлагать Телохранитель?
После обязательных в подобных случаях вопросов о кормежке и самочувствии гость Лефортово перешел к самому главному.
— Ситуация малоприятная, — — начал Телохранитель, — народ страждет крови…
— Где?
— В России, конечно…
Полковник выжидательно молчал — мол, а к чему это?
И чьей крови?
Вытащив из бокового кармана пиджака смятую, сложенную вчетверо газету, Телохранитель протянул её узнику Лефортово.
— Посмотри это…
Тот, скосив глаза на гостя (зачем мне твои газеты?), тем не менее поправив очки, принялся за чтение.
У НАС ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ БОЯТЬСЯ ПОЛИЦЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
прочел он заголовок.
— К чему это мне? — Полковник посмотрел на собеседника с искренним недоумением, тем более, что действительно не мог понять — почему беседа начинается столь неожиданно — с газеты.
— А ты дальше почитай, — посоветовал Телохранитель.
Полковник, усевшись на свежеокрашенную скамеечку, принялся за чтение:
Выступление Президента пред коллективом ТВ Останкино оставило сложное впечатление. Об этом говорить тяжело и не хочется, но надо. Тяжело и не хочется, потому что на первом месте скорбь о погибшем, а политические дискуссии у гроба кажутся неуместными Но надо, потому что политические заявления у гроба сделаны, и сделаны они небезупречно.