С некоторой неохотой я снова усадил Ваггерта на стул и, чтобы отогнать неприятные мысли, спросил Зефрама:
– Ты знаешь в поселке кого-нибудь по имени Стек?
Я увидел, как напряглась его спина.
– Стек? – прохрипел он. – Где ты слышал это имя?
Он не оборачивался, словно опасаясь, что бекон может воспользоваться его невнимательностью и спрыгнуть со сковородки.
– От Литы, – ответил я, вспомнив первое, что мне пришло в голову. Связанный клятвой, я не мог сказать Зефраму правду. – Лита затащила меня прошлой ночью на церемонию солнцестояния. И она говорила, будто когда-то у нее была ученица по имени Стек.
– Я думал, во время уединения тебе не полагается ни с кем разговаривать.
– На Смеющуюся жрицу правила не распространяются.
– И как бы мне заполучить ее работу? – Он резко ткнул в кусок бекона деревянной лопаткой.
– Так ты знал Стек?
Он вздохнул – так, как вздыхают люди, пытаясь решить, стоит ли признавать нечто такое, что они предпочли бы скрыть.
– Да, – наконец сказал он. – Я знал Стек.
– Стек, которая выбрала себе Предназначение нейт? – спросил я.
– Тебе не кажется, что Лита была чересчур болтлива?
Я промолчал.
– Стек была здесь в первый год, когда я тут появился, – наконец сказал Зефрам. – Осень, зиму и лето.
– И в то лето Стек стала нейт?
– Да.
– Значит, в тот последний год Стек была девушкой?
– Я бы не стал употреблять слово «девушка», – холодно ответил он. – Да, я знаю, что в поселке тебя считают парнем или девушкой, пока ты не выберешь себе постоянное Предназначение. Но двадцатилетняя Стек для меня была женщиной.
– О, – сказал я.
Некоторое время мы оба молчали. Бекон все так же шипел на сковороде, шелестя, словно летний дождь.
– Это я виноват, – сказал Зефрам.
Завтрак был уже на столе, и поджаристые ломтики бекона лежали передо мной на тарелке. Еда у моего приемного отца никогда не подгорала, чем бы ни были заняты его мысли.
– В чем? – спросил я.
– В том, что Стек стала… – Он замолчал, словно не в силах выговорить слово, а потом вдруг выпалил: – Вы называете их нейтами, бесполыми, но на самом деле они – гермафродиты. Они даже могут иметь детей, как в роли отца, так и матери, – они одинаково способны и на то и на другое.
– Откуда ты знаешь про нейтов?
– Стек была не первой, и ты это знаешь. Лет сорок назад я встречал в Фелиссе другого мужчину-женщину, по имени Кван. Кван немного тосковала по Тобер-Коуву, но тем не менее изгнание было далеко не худшим событием из всех случившихся в ее жизни. Или его жизни.
– У них нет пола, лучше бы сказать «оно», – многозначительно заметил я.
– Кван – не «оно». Кван был прекрасным отцом троих детей и столь же хорошей матерью. И не делай такую рожу, будто тебя сейчас стошнит, – бросил Зефрам. – Половина жителей этого поселка были и матерями, и отцами.
– Но не одновременно!
– Кван тоже был десять лет женат на женщине, а после того, как овдовел, он… она вышла замуж за мужчину. И поверь, оба брака были удачными и счастливыми.
– И ты сказал об этом Стек?
Зефрам вздохнул.
– Да. Я сказал об этом Стек.
– Значит, ты виноват.
– О чем я уже и говорил. – Он ткнул в бекон вилкой, просто чтобы отвлечься от мрачных мыслей. – Но я рассказал Стек и об отрицательных сторонах. Кван была счастлива в двух браках, но порой у нее возникали проблемы, например, когда она просто шла по улице. Мальчишки выкрикивали оскорбления, матери уводили детей с дороги, было несколько малоприятных стычек с пьяными… Об этом я тоже сообщил Стек, но, видимо, она решила, что у нее будет по-другому. К тому же эта женщина обожала шокировать окружающих. Она была из тех, кто порой совершает странные поступки, повинуясь не голосу разума, но какому-то внезапному порыву. – Судя по тону голоса Зефрама, он имел в виду не просто решение Стек выбрать себе Предназначение нейт.
– Какому порыву? – решил я уточнить.
– В общем… это все из-за меня. – Отец не отводил взгляда от бекона. – Она была двадцатилетней красавицей, а я – чужаком средних лет, полумертвым от горя. Что она могла найти в той развалине, которой я был тогда? Большинство в поселке считали, что все дело в моих деньгах. Какое-то время я тоже так думал – по крайней мере, подобный мотив можно понять. Потом мне пришло в голову, что, возможно, ей просто хотелось шокировать всех своим поступком, а может, исключительно из милосердия попытаться вернуть меня к жизни. Но минуло двадцать лет, и за это время я отверг все простые ответы. Она встретила одинокого, далеко не привлекательного мужчину, и у нее просто возникла мысль: «А ведь он не такой, как все». Могу представить, как эта мысль не оставляла ее неделями, и в конце концов она этой мысли уступила – точно так же, как и я уступил ей.
– Значит, ты и Стек были… – Я замолчал, не в силах произнести слово, от которого меня бросало в дрожь.
– Любовниками? – закончил за меня Зефрам. – Зависит от того, как ты это понимаешь. Я скорее нуждался в ней, чем был ее любовником. Я нуждался в ком-то, кто был бы рядом со мной по ночам, и днем мне тоже кто-то был нужен. Стек спасла меня – иначе я просто умер бы от горя. Что касается ее самой – не знаю, любила ли она меня или нуждалась во мне, но что-то заставило ее заявить на меня свои права. – Неожиданно он взял нож и быстро порезал бекон на куски. – Пожалуй, я все-таки расскажу тебе об обстоятельствах нашей встречи. И он сделал это.
Затишье Госпожи Метели наступает в поселке каждой зимой, вместе с первым снегопадом. По традиции никто не произносит ни слова, начиная с падения первой снежинки и до рассвета следующего дня. Это не Патриарший закон – по мнению Литы, он восходит еще ко временам обезьян, когда с приходом снега наши предки прекращали без умолку болтать на деревьях, глядя, как мир покрывается белым покрывалом. В этой снежной тишине действительно что-то есть, особенно когда снег выпадает после заката и опускается с неба, словно миллионы призраков, соскальзывающих с юбок Госпожи Ночи. И ты волей-неволей задерживаешь дыхание, молча стоишь у открытой двери, не думая о том, сколь суровой будет эта зима, не беспокоясь о том, заготовил ли ты достаточно съестных припасов или сена для скота. Что будет – то будет, готов ты к этому или нет, просто снег слишком прекрасен для того, чтобы предаваться повседневным мыслям и заботам.
Так что когда выпадает первый снег, в Тобер-Коуве наступает тишина. Даже дети это понимают. Родители обнимают их, тем самым демонстрируя, что ничего страшного не случилось, но прикладывают палец к губам, пока дети не сообразят, как следует себя вести. Все дела откладываются, чтобы не нарушить тишину, многие сидят на крыльце или у окна, не зажигая ламп.
А затем, около полуночи, на башне Совета один раз звонит колокол – и звонит в него сама Госпожа Метель. Конечно, за веревку колокола вполне может тянуть мэр, но именно Госпожа Метель разносит звук по поселку, и пальцы ее настолько покрыты инеем, что их прикосновение приглушает колокольный звон. Этот звон – сигнал для жителей поселка к началу Визитов, которые в то же время являются скрепленным Госпожой Метелью обещанием помочь другому дому зимой.
Визит – это очень просто. Ты берешь небольшой кусочек дерева и несешь его в чей-нибудь дом. Все входные двери открыты, пусть даже это лишь небольшая щель. Ты молча входишь, кладешь свою деревяшку в огонь, а потом уходишь, плотно закрыв за собой дверь. Закрытая дверь означает, что этот дом находится под твоей защитой – остальные, кто пройдет мимо, должны нанести Визит кому-то другому, найдя дверь, все еще открытую зимнему ветру. Одна за другой двери закрываются, и таким образом жители Тобер-Коува безмолвно обещают друг другу, что зимой никто не останется один.
Невозможно нарушить обещание, данное Госпоже Метели.
Зефрам жил в нашем поселке уже почти месяц, когда выпал снег. Он не мог сказать, почему не ушел еще до наступления зимы.