– Да что с тобой? – не выдержал я. – Полчаса назад ты распевала «Наша любовь наполнит нас», а теперь будто изо льда сделана. Не говоря уже о том, что нарядилась в одежду своего папаши. Ты случайно не курила дурман-траву со Смеющейся жрицей?
– Нужно идти домой, предупредить людей, – сказала она, заправляя рубашку в штаны.
На ее носу засохла полоска грязи. Я злился на Каппи, но мне отчаянно хотелось очистить ее нос поцелуями.
– Сегодня канун Предназначения, – напомнил я. – Нам нельзя возвращаться в поселок. Мы должны пребывать в уединении.
– Расставляй приоритеты, Фуллин, – бросила она. – На болоте появились нейт и ученый, и ты не собираешься ничего сообщить людям?
– Людям можно будет сказать, – согласился я. – Потом. После. Пойдем полежим.
– Можешь заниматься этим со своей проклятой скрипкой, но не со мной.
Бросив на меня яростный взгляд, она подняла копье и побежала. Бег ее был плавным и легким – так бегают воины. Я открыл было рот, собираясь потребовать, чтобы она меня подождала, но вовремя остановился. Каппи, скорее всего, не стала бы ждать, а для мужчины, если женщина ему не подчиняется, подобное означало потерю лица. В конце концов я крикнул: «Только не сломай мое копье!», но недостаточно громко для того, чтобы она услышала.
Теперь у меня не оставалось выбора, кроме как возвращаться в Тобер-Коув, будь то канун Предназначения или нет. Если Каппи появится там, а я нет, старейшины скажут, что я послал женщину, чтобы принести известие, на которое мне не хватило смелости самому. Не говоря уже о том, что она наверняка изложит все случившееся по-своему, и далеко не обязательно это будет соответствовать действительности. В конце концов, Каппи была одержима дьяволом, о чем я постоянно забывал.
Но я знал, как следует поступать с дьяволами. Взяв скрипку нейт под мышку, я направился в сторону поселка.
Вскоре я пожалел о том, что позволил Каппи уйти с копьем, – каждый камень, попадавшийся мне на пути, казался мне каймановой черепахой. Я подумал было о том, чтобы постукивать по камням смычком, но не мог решиться на подобное, отчетливо представляя, как зубастые челюсти с хрустом сокрушают хрупкое дерево и конский волос. Я пытался убедить себя в том, что это не мой смычок, но от этого мне не становилось легче. Что поделаешь, музыканты – впечатлительный народ.
Я начал обходить каждый подозрительный камень, который мог бы оказаться затаившейся черепахой, и в итоге сошел с тропы, которая вела прямо к Тобер-Коув. Никто не мог бы сказать, что я заблудился, – я выдерживал направление, ориентируясь по сухому дереву, возвышавшемуся над камышами посреди болота, – но когда наконец добрался до леса, где черепах уже не было, то оказался вдалеке от исхоженных троп.
Расстояние от поселка до любой части леса можно измерять возрастом людей, использующих эти места в качестве убежища. Самые маленькие дети строят свои крепости среди деревьев неподалеку, лишь бы их нельзя было заметить с башни здания Совета. Становясь постарше, они забираются дальше, в поисках свалок Древних и разрушенных зданий, которых, по их мнению, никогда не видел никто из тоберов. Парочки подростков проникают еще дальше, чем их болтливые братишки и сестренки, где на подстилке из колючих еловых веток они читают друг другу любовные стихи и рассказывают истории о привидениях – лучшее приворотное зелье, известное четырнадцатилетним. Убежища ребят постарше – уединенные лужайки, где они размышляют о том, насколько несправедлива жизнь, и рассказывают друг другу, как все будут сожалеть, если найдут их болтающимися в петле на ветке старого дуба. Вскоре большинство из них возвращаются на места любовных утех, но некоторые со временем отдаляются все больше, пока их связь с Тобер-Коувом не прерывается и они не оказываются в глубине полуострова, в городах на Юге.
Избегая черепах, я забрался в самую глушь, часть леса, знакомую лишь отшельникам и случайным охотникам. Однако это все еще была земля тоберов, и отчетливо выделяющаяся тропа вела назад, в сторону поселка. Несомненно, она должна была вскоре привести меня в более знакомые места.
Я едва успел пройти двадцать шагов, когда заметил в лесу слева от меня желто-оранжевый отблеск костра. Здравый смысл подсказывал избегать его – ни один одинокий путешественник не заходил столь далеко от главной дороги. Вероятнее всего, это был какой-то беглец из Фелисса. Ежегодно в наших лесах скрывались несколько воров и убийц; Гильдия воинов выслеживала их и отправляла за вознаграждение обратно. Это было выгодное дело – в течение пятнадцати лет деньги, полученные за головы преступников, полностью покрывали расходы на содержание рыбной палатки Тобер-Коува на осенней ярмарке в Вайртауне.
При мысли о том, что я могу встретиться с преступником так скоро после недавней драки, у меня внутри все перевернулось. С другой стороны, Каппи уже добралась до поселка и изложила свою версию происшедшего. Вероятнее всего, она изобразила меня не в лучшем свете – а люди в поселке настолько завидовали моим успехам, что рады были бы любому поводу для того, чтобы смотреть на меня свысока. Конечно, я мог попытаться как-то объяснить, почему я явился домой так поздно. И рассказ о встрече с неизвестным разбойником послужил бы достаточным оправданием.
Стараясь производить как можно меньше шума, я положил скрипку под кустом и начал пробираться сквозь заросли к костру. Вскоре я услышал треск горящего дерева, достаточно громкий для того, чтобы заглушить любые производимые мной звуки. Мне удалось подобраться совсем близко, и я, – выглянув из-за поваленной ели, увидел перед собой освещенную поляну.
Костер был разложен на краю одной из многочисленных известняковых плит, часто встречающихся в наших лесах. В его ярком свете я увидел Смеющуюся жрицу – старую Литу, скорчившуюся на ржавой железной скамейке. В лесу полно подобных вещей – вся эта территория когда-то была природным парком Древних, и они, судя по всему, любили украшать природу скамейками.
Лита была одета в зеленое, в седых волосах виднелись ромашки, а с пояса свисали сухие стручки. Она сидела, закрыв лицо руками; треск костра заглушал все прочие звуки, но по тому, как вздрагивали ее плечи, я понял, что она плачет.
Никому на свете не хочется спрашивать плачущую женщину: «Что случилось?» Ты пытаешься убедить себя в том, что она тебя еще не видела и можно уйти до того, как тебя заметят. Но настоящий мужчина всегда проявляет сочувствие, как бы ни тяжело было притворяться, будто тебя действительно волнуют чужие слезы.
Глубоко вздохнув, я произнес:
– Привет, Лита, как дела?
Она закричала. Вернее, лишь коротко вскрикнула – вряд ли я успел ее всерьез напугать. И тем не менее приложила руку к груди и пошатнулась, словно намеревалась лишиться чувств. Что за наигранное поведение!
– Это всего лишь я.
– Фуллин! – простонала она. – Ты меня до полусмерти напугал!
– Все в порядке, – кивнул я и добавил, чтобы ее успокоить: – Красивое у тебя платье.
Она посмотрела на меня так, словно намеревалась вцепиться мне в горло, но затем улыбнулась.
– Это моя одежда ко дню солнцеворота. Нравится?
– Стручки очень даже к месту, – одобрил я с умным видом. – Просто и со вкусом. – «Что бы еще сказать?» О том, из-за чего она плакала, я в любом случае спрашивать не собирался – у меня просто не хватило бы терпения выслушивать какую-либо горестную историю. – Прекрасная ночь, верно? И нет такой жары, как на прошлой неделе.
– Возможно, будет жарче, – заметила Лита.
– Думаешь?
– Сегодня солнцеворот, – сказала она, переходя на хорошо знакомый тон, которым всегда рассказывала всевозможные истории. – Вершина лета, когда Господин День в самом расцвете сил, а Госпожа Ночь увядает. Ты знаешь, что это значит?
– У Госпожи Ночи есть время на то, чтобы привести в порядок свою коллекцию драгоценных камней?
(В течение дня Госпожа Ночь обшаривает землю в поисках драгоценных камней, которые она затем обрабатывает и вывешивает на небе в виде звезд.)
– Это время церемонии солнцеворота, – сказала она. – Время танца, который склоняет чашу весов вновь в пользу Госпожи Ночи. Иначе день становился бы все длиннее и жарче, пока не наступил бы момент, когда солнце вообще бы не зашло и земля бы воспламенилась.