Каков на вид страх? Скорее всего, он похож на маленькую прелестную девочку лет пяти, у нее золотые зубы, длинные малиновые ногти и ярко накрашенные губы, между верхними зубами широкая щель и огромная, вялая грудь взрослой женщины. В глубоком вырезе белого платьица с оборочками видны красные прыщики, румяна положены не только на щеки, но и на лоб.
Ни звука кругом. Даже псы утихли. Еще мгновенье, и лежащий услышит, как дышат клетки его тела, как пульсируют ядра каждой из них, омытые протоплазмой, как струится кровь по лабиринту капилляров скованного страхом тела.
Черт побери псов! Они лишили его возможности вслушиваться в собственное тело: затеяли какую-то возню на участке. Глухой рык свирепых чудовищ клубится по ночному участку, просачивается через окно и, уютно устроившись в одном из темных углов спальни, затихает.
Не даст ли осечки винтовка? Не должна. Его любимая винтовка — двенадцать лет ни одного срыва, — он ничего не боится, когда кладет палец на спусковой крючок и плавно тянет на себя… На прикладе гравировка: «Любимому сыну!
Мой мальчик, настоящий мужчина стреляет только наверняка. Мама». В этой надписи она вся — треть ханжества, треть ложной патетики и треть розового сиропа, и еще что-то неразгаданное остается, по сейчас пет времени, чтобы понять…
Боже, что это? В верхнем углу ворочается черпая тень. Рывок! Не может быть! Нот! Огромный паук, паук-гигант, больше метра: четыре пары суставчатых мохнатых лап, янтарные, горящие глаза и острый черный клюв, сбоку от глаз раздуваются шары-железы, заполненные какой-то желтой жидкостью. Лежащий тянет спусковой крючок па себя. Выстрел, с потолка рушится штукатурка, в воздухе плавают пыль и гарь. Почему молчат псы? Неужели не слышат выстрела?
Ну нет! Что же происходит?
Кто это? Когда «он» вошел? Как? Они сдержали слово. Посреди комнаты стоит человек, его лицо сплошная безобразная маска — расплющенный нос, вывороченные ноздри, редкие гнилые зубы видны сквозь прорезь тонких, бескровных губ. У человека на лице чулок. В единственной руке он сжимает пистолет, на покрытой шрамами культе татуировка — тигр и женщина в любовных утехах. Человек приближается, дуло пистолета становится все больше и чернее. Лежащий стреляет. «Тот» приближается. Еще выстрел… «Тот» приближается. Лежащий стреляет…
Человек-урод приближается. Девочка с золотыми зубами прыгает лежащему на шею, впивается в левый глаз. Темнота. Все. Конец. Только теперь подали голос псы, но он этого уже не слышит.
— Ты просто не имеешь права прерывать рассказ на таком месте!
Мне показалось, она действительно злится, я попробовал оправдаться, хотя знал, что оправдывающаяся сторона проигрывает заранее, вне зависимости от убедительности приведенных в свою защиту доводов.
— Хочу купаться. Купнемся, и продолжу.
— Нет, не продолжишь, не продолжишь. — Она явно дурачилась.
Есть что-то двойственное в том, как дурачатся взрослые женщины. С одной стороны, это может вызвать теплое чувство, с другой же, может стать причиной крайнего раздражения. У меня возникло чувство досады. Не знаю почему. Если бы знал почему, может, старался бы бороться с ним.
— Ты больше не любишь меня? — прошептала она.
Такие вопросы чаще всего задают, когда уверены в обратном. Любишь, не любишь. Тем более когда выяснение проио ходит на пляже, это невыносимо. И вообще, разве я говорил об этом? Хоть раз говорил? Нет. Помню совершенно точно. Я решил никогда не говорить таких слов, и решил давно. Даже не помню когда, помню, давно, и все.
— Купаться пойдешь? — довольно грубо поинтересовался, я.
Надо отдать ей должное: моментально понимает, когда кончается игра и начинается жизнь, даже если это пляжная жизнь под маркизами, с пепси, массой удивительно творческих молодых людей, стадами разгуливающих вдоль кромки берега. Как они поют, наверное: «Мы упали около прибоя, мы упали около любви», или… не знаю, что и придумать, чтобы поддеть их больнее. От жары! От жары плохо варит башка, и не отпускают мысли о работе. А может, так и лучше? Приеду — попробую подступиться по-новому. Вдруг получится. Должно получиться, если… Сколько этих «если»!..
После купания настроение магически меняется. Мне все нравится, особенно я нравлюсь себе, а это не просто. Далеко не безупречная фигура, правда ни одного шрама. Мне даже аппендикс не вырезали. А жаль. Уж лучше бы вырезали, если написано на роду, что надо вырезать. А вдруг не написано? Тогда другое дело. Но затягивать — не надо. Возьмите корь. Для малыша — не так страшно, а для взрослого человека вроде меня может кончиться весьма печально. Все надо делать вовремя. Это большое искусство. Все болеют корью— и ты болеешь, все свинкой — и ты, всем вырезали — и тебе. В противном случае — дело дрянь. Все гуляют, а у тебя корь. Или, еще хуже, вы собираетесь отдыхать — как вот я — с молодой, преданной до поры до времени обожательницей, а вам аппендикс вырезают. А перед тем как вырезать, анализы сделали, и тут пошло-поехало. Ба! Да у него нулевая кислотность. Может, вы не знаете, чем это пахнет? Ба! Да у него лейкоцитов за двадцать тысяч. Может, вы не знаете, чем и это пахнет? Ба! Да как он вообще-то до сих пор ноги таскал?