Миссис Лоу высокая, подтянутая женщина, в молодости безусловно неординарно красивая. Часто молчит и лишь поднимает брови. Она подымает брови, когда удивлена, когда кто-то ей не нравится, когда она хочет о чем-нибудь спросить, и вообще в любом случае, когда надо проявить какие-либо эмоции. Вместо: почему? да что вы говорите? вот бы никогда но подумала!.неужели такое бывает? — миссис Лоу просто подымает брови. Довольно удобно, правда? Впрочем, не следует думать, что миссис Лоу так же проста в проявлении чувств, когда погружена в себя. Вовсе пот. Опа умная, расчетливая женщина, способная но только поднимать брови, но и заставлять других удивляться, да так, что брови удивленных бедняжек стремительно лезут вверх.
Элеонора Уайтло у…
Я хотел было рассказать об Элеоноре, как Наташа, только что с самозабвенным интересом ребенка слушавшая меня, перебила:
— Послушай. Почему этот, которого разбило параличом, у тебя Лоу, а теперь появляется Элеонора Уайтлоу. Неужели нельзя было придумать другую фамилию? Уж очень похоже. Он, как я понимаю, жертва — Лоу, она — Уайтлоу. Как бы я не запуталась. — Она лукаво смотрит на меня и тонкой струйкой посыпает песком из маленького кулачка.
— Видишь ли, и Лоу, и Уайтлоу — живые люди, реальные, как ты и я, и мне нет необходимости менять их подлинные фамилии. Пусть все будет так, как в жизни. Я ничего не придумываю, а просто рассказываю, как все произошло.
— Откуда тебе известно — как? Кто-то рассказал или ты вычитал где-то? Правда, откуда? Такое можно знать или не знать. — Она берет меня за плечи и начинает пригибать к земле. Издали доносится рев катера, море взволнованно плещется.
Что я могу ответить на ее вопрос? Откуда я знаю, в самом деле? Я знаю, и это самое важное. Я знаю, что сейчас миссис Элеонора Уайтлоу сидит в кухне особняка мистера Лоу и разговаривает или, если быть терминологически точным, опрашивает Лиззи Шо, хорошенькую, недалекую — во всяком случае, при беглом знакомстве — служанку мистера Лоу, который так искренне желал ей хорошего друга.
— Итак, начнем сначала, — говорю я, строго глядя на Наташу: — Нельзя так вмешиваться в творческий процесс, нельзя сыпать песок мне на спину, нельзя удивляться, что фамилии людей похожи — они их не выбирают, нельзя прерывать только начавшееся следствие, потому что миссис Уайтлоу и без того нелегко: она совершенно ничего не может пока предположить, такое кому угодно не понравится. Ей только не очень понятно, почему Лиззи скрыла визит ее дружка вчера вечером. Стыдливость? Естественное желание уберечь свой интимный мир? Волнение? Расчет?
«Мы лежим на пляже, светит солнце, а вечером подадут вкусный ужин, — размышляю я. — А каково Элеоноре? Она не на пляже. Когда ей станет противно и липко, она не сможет войти в море, и поест она на ходу, быть может, даже не заглушив двигатель».
— Итак, еще раз. — Я стараюсь придать голосу как можно больше строгости.
Наташа подносит палец к губам, образуется крестик: горизонтальная перекладина — сомкнутые губы, вертикальная — тонкий, длинный палец.
Элеонора Уайтлоу. Ей лет тридцать. Она — частный детектив. Для женщины не совсем обычная профессия. У нее яркие синие глаза, именно синие, а не голубые. Элеонора по-настоящему красивая женщина, и, Как это часто случается с красивыми женщинами, у нее возникают настоящие проблемы. Конечно, если быть честным, надо признать, что настоящие проблемы возникают не только у красивых женщин, но все-таки проблемы красивых женщин интереснее. От Элеоноры невозможно оторвать глаз, когда она идет по улице. Тот, кто смотрит на нее, вне зависимости от своего желания сразу же становится на двадцать сантиметров выше, на несколько сотен тысяч богаче и обнаруживает в себе такое море мужс. кого шарма, что застывает в изумлении и так стоит, пока миссис Уайтлоу проплывает мимо.
Что-то чуть настораживающее есть в походке Элеоноры, что-то несовершенное, что-то, чего не должно было бы быть… Вот что: Элеонора прихрамывает. Чуть-чуть. Практически незаметно. Как двадцать четвертый рекламный кадр, который как будто бы не виден, но в подсознании откладывается. Когда ей было тринадцать лет и она уже представляла немалый интерес для мальчиков, произошла неприятная история. По вине одного из вздыхателей она сломала ногу, и очень неудачно, был поврежден мениск. Пришлось перенести двенадцать операций. Представляешь, что значит перенести двенадцать. операций? К тому же одно время от нее скрывали, естественно безуспешно, что, может быть, ногу придется отнять. Но в это она не верила ни секунды. «Совершенные глупости — такие ноги не отнимают»., — так говорил ее муж, когда лет через десять после описываемых событий она рассказывала ему историю с ногой. Однако уверенность мужа в неоспоримых достоинствах ног Элеоноры не помешала ему уйти, оставив ее и их маленькую дочку Нэнси на произвол