«Она сказала мне «ты!» — обрадовался Алексей. Неприятный осадок от злобы на себя за свое бессилие и беспомощность постепенно исчезал.
Они сидели на скамейке, укрытой кустами. Алексей сбоку глядел на Алену, на ее нежный очерк щеки, на милую родинку у подбородка, видел ее чистые, загадочно мерцающие глаза.
Он тихо коснулся ее плеча, стал гладить его. Алена не отстранилась. Тогда, осмелев, он правой рукой взял ее руку, а левую положил ей на затылок и, повернув к себе лицо, крепко поцеловал в пухлый рот. Она и тогда не отодвинулась. Только по щеке поползла одна слеза, другая, третья.
Алексей испуганно спросил:
— Да что с тобой?
Она закрыла руками лицо и, всхлипывая, насилу проговорила:
— Всем вам… нужно только одно…
Он почувствовал, какую-то надломленность в ее женском существе, понял, как легко и безнаказанно можно обидеть Алену. Но что сделать, сказать, чтобы успокоить ее, не знал. Они долго молчали.
— А кто этот художник? Который учит тебя рисунку? — спросил он наконец.
— Радик? Просто милый мальчик, — ответила Алена дрожащим голоском. — Его отец, знаешь, народный артист. В Вахтанговском театре. Сам он тоже там работает. Декоратором… — Она улыбнулась. — Ой, дождь!
В самом деле, внезапно, среди ясного неба, брызнул веселый майский дождик. Да какой дружный! Алена вскочила, подала Алексею руку, и они бросились искать укрытие. И оно появилось перед ними в конце аллеи — изящный, с явными архитектурными излишествами павильон, в который архитектор, видимо, вложил всю свою нерастраченную фантазию. Алексей застеснялся, остановился, удерживая Алену…
Через два дня, встретившись с ним на прежнем месте, Алена сказала, что уезжает в ГДР. Ей предложили маленькую роль в советско-германском фильме. Она отдала Алексею квитанцию в фотоателье взять снимки, которые ей заказал режиссер, но которые теперь не понадобятся: оказалось достаточно первой пробы.
— Я напишу тебе сама.
А еще через месяц, в течение которого Алексей каждый день думал о ней, он столкнулся с Аленой на улице Кирова. Похудевшая, строгая, в темных очках, она шла с пожилым мужчиной, уверенным, в прекрасном летнем костюме, и что-то оживленно говорила ему. От злобы, ревности, бессилия Алексей закрутился на одном месте.
— Это был отец Радика… Я тут же вернулась, но тебя не было… — сказала она ему потом.
Да, он, сам не понимая почему, свернул в первый переулок и долго бессмысленно ходил по нему. Ходил и повторял себе, что больше никогда, ни за что не увидится с этой коварной особой.
Симферопольский аэропорт встретил Алексея Николаевича белым холодным солнцем. Октябрь был октябрем и в Крыму. Но в Москве шел мокрый снег, а здесь безмятежно голубело пустое небо, два пожилых крымчанина с орденскими планками на стареньких пиджачках медленно, со вкусом пили пиво у бочки и рядами стояли машины с шашечками: в Алушту, Севастополь, Ялту, Евпаторию.
Алексею Николаевичу нужен был восточный Крым, маленький и в октябре полупустой поселок Планерское. Два с половиною часа знакомой до мелочей дороги, еще недавно уставленной старомодными чугунными столбами Вест-Индской компании, столетие назад соединившей телеграфной линией полмира. Вот промелькнул памятник расстрелянным летом 42-го года советским гражданам. И пошли, пошли пустые поля, виноградники, совхозные угодья.
Куда денешься от истории. Против теперешнего Белогорска, на том вон известняково-белом плато устроял свой полевой штаб Суворов, а вон тот неказистый серый обелиск — один из последних уцелевших верстовых столбов, которые были поставлены на всем пути следования Екатерины II по Крыму в 1787 году. Здесь пуля пробила голову молодому Кутузову, пройдя рядом с виском. Там в горах совершал рейды знаменитый партизан и виноградарь Македонский.
Через час пути вид менялся: горный Крым. Лиственные леса карабкались разноцветными уступами к небу, мелькнули и пропали развалины армянского монастыря, еще более посвежело — перевал, высшая точка дороги. Сейчас проскочим поворот к карьеру, близ которого, над убогой беседкой, всю весну разливаются бесподобные крымские соловьи. А вот и развилка на Планерское, и две женственные выпуклости горы, прозванной каким-то одесским шутником «мадам Бродская», за которой — вращающийся на штоке планер. И внезапно, зрительным ударом вздыбливающийся величественный массив Кара-Дага, который своей равнодушной красотой соперничает с уходящим за горизонт морем.
Слева бегут пологие библейские холмы, которые так любил рисовать акварелью поэт и художник Максимилиан Волошин. А вот и его дом с башенкой кабинета и деревянной палубой на крыше. И уютный парк Дома творчества «Коктебель» с разбросанными особнячками.