Выбрать главу
Спой мне! Хочу еще раз, дорогая, Услышать голос твой я в час разлуки. Хочу еще изведать блаженство рая И повторять всю жизнь той песни звуки… Спой мне о том, как вечно плещет море, Как бьет о берег день и ночь прибой. Море, оно мое развеет горе, Под рокот моря я прощусь с тобой…

Отец очень редко вспоминал эту песню. На неожиданной для всех родных Алексея, скоропалительной и бедной свадьбе все было не как у людей, начиная с того, что невеста не имела собственного белого платья и взяла его у подруги, и кончая тем, что в спешке, в безденежье мама подарила молодым столовый мельхиоровый набор. «Ножи? Вилки? Колоться будут всю жизнь…» — шушукались Аленины старухи.

Мудрейший, ненавидевший спиртное (его отец, волостной писарь, умер после жестоких запоев), на свадьбе растрогался, тянулся к рюмке и, глядя мокрыми глазами на Алексея с Аленой, слыша непрестанно повторяющееся и такое оскорбительное для жениха: «Горько! Го-орько!» — вспомнил что-то свое, давнее. Когда Алексей танцевал, не очень умело водя «лисьим шагом» — фокстротом Аленину Веру, Мудрейший, соловевший на диване, тихонько затянул сперва без слов, а затем громче, с чувством выпевая каждое слово, эту песню разлуки и прощания. Алена, стоявшая среди подруг в подколотом английскими булавками подвенечном платье, которое своей излишней просторностью придавало ей такой вид, словно она была уже в положении, выбежала из комнаты с красным от слез лицом… «Но были же, были дни и даже месяцы счастья!»

Алексей Николаевич вспомнил, как они приезжали сюда летом, как останавливались в той же комнате на втором этаже, где Алена тотчас сдвигала кровати, образовав в центре комнаты широкий четырехугольник. После обеда она спала. А он, всякий раз удивляясь и завидуя ее детскому или животному умению мгновенно засыпать, шел на корт, подсунув ключ под дверь.

Солнце белым пламенем встречало все живое. В сонном обмороке природы жил только аромат цветов, пряный и острый. И сипели в знойной одури кузнечики.

На корте, свежеполитом, с четкими белыми линиями он долго разминался, тренировал подачу, поджидая запаздывающих партнеров. Потное тело горячим роем окружала мошкара. Он садился на скамейку, отдыхая, отдаваясь сладкому зною предвечернего солнца. Крупный песок уже высох и слепил белизной.

Она приходила к концу игры, стояла за невысокой оградой, ожидая его. Как он любил ее в эти минуты, как остро чувствовал зависть других мужчин, с их выстарившимися, похожими больше на тещ женами, как ему нравилось молчать рядом с ней во время прогулок…

Алена разбудила его глубокой ночью. Все было мертвенно тихо. Только от полупересохшего в эту пору ручейка доносилось царственное пение лягушек. Но их серебряные каскады не мешали тишине, такой полной, что, кажется, замер даже аромат цветов. Они с Аленой шли красть полотенце.

Пропажу обнаружили накануне отъезда: большое махровое полотенце, за которое надо было выплатить целых семь с полтиной. А откуда их взять, когда все было рассчитано до рубля, вплоть до такси. Еще с вечера Алена нашла корпус, перед которым на плетеном кресле беззаботно сушилось полотенце, точно такое же по расцветке, как и пропавшее у нее на пляже.

Хотя до места преступления было далеко, говорили шепотом:

— Алеша! Будешь стоять на углу аллейки…

— А ты справишься? Не боишься?

— Боюсь, конечно, но что же делать…

Осеннее море ревело. Словно подгоняемый его ударами, Алексей Николаевич вернулся к себе в комнату, сел за стол и начал писать ей письмо.

«…Мы оба не ценили того, что нам было дано, не старались понять друг друга, идти друг другу навстречу, а искали чего-то на стороне. И как мне без тебя пусто, тоскливо, одиноко. Мы провели вместе лучшие наши годы, нашу молодость. Себя не обманешь: я старался вести себя поравнодушнее в последнюю нашу встречу, но чувствую, моя бабуля, что начинать новую жизнь невыносимо. Москва томит меня: опротивела квартира, где я ждал тебя полтора года, опротивела постель, на которой я вертелся в ночь на 21 мая, опротивели лица соседей, собутыльники и даже моя работа — все…»

3

Утром ночные страхи выглядят по-иному. Алексей Николаевич распахнул стеклянные двери, и в комнату вошло тихое море, чистый воздух, крымская осень.

После завтрака сосед по площадке, отъезжающий в Москву, пригласил его распить бутылку шампанского — знаменитого новосветского шампанского и к тому же самого сухого. Вертлявая дама, оказавшаяся по профессии историком, поинтересовалась, над чем работает Алексей Николаевич.