Смехачев, растягивавший свое хорошенькое лицо, в резиново-удивленной гримасе, тотчас вступился:
— Знаете, сравнивая стихи со стулом, вы поступаете очень отважно. Стул вмещает определенную часть вашего тела и приспособлен для нее. Но эта часть не совсем приспособлена для стихов. Уж если вы хотите обратиться к сравнению стихов с миром окружающих нас вещей, то лучше расскажите нам об устройстве наушников радиста на подводной лодке или гермошлема у летчика…
— Браво! — откликнулась Настя. — А ты, Митя, не лезь со своим стулом. — Она налила Смехачеву водки: — Выпьем за поэзию!
Лицо ее оживилось, еще более похорошело. Алексей, сидевший напротив, подумал: «Конечно, она не Алена, Алена лучше всех. И все же — хороша! Вот если бы у Клавдии Игнатьевны была такая племянница! И ведь тоже Настя…»
Мама все-таки привезла его на смотрины. Он увидел унылую девицу в очках, которая довольно сносно сыграла на рояле пьески из шумановского «Карнавала». Затем полагалось пить чай. Применив всю свою изворотливость, Алексей сбежал. Вечером его остановил в коридоре отчим. «Упустил такую девушку!» — с глубоким осуждением, даже презрением сказал он. Алексей пробовал отшутиться. «Нет, ты не эстет! Нету в тебе эстетизма!» — с горьким сожалением повторил отчим, унося в свою комнату ночной горшок…
Гурушкин и Эдик отодвигали стол, освобождая место для танцев. Магнитофон «Днепр-5», предмет давней зависти Алексея, уже подмигивал зеленым глазом.
— Приглашаю вас на вальс, — сказала Настя Смехачеву.
— Я не танцую. Вот выпить бы не отказался…
— Тогда пойдем в кухню…
«Что за диво! — изумился Алексей. — Ведь Смехачев совсем не пьет…»
Пока Гурушкин вальсировал с Конфетой, Алексей успел перекинуться несколькими словами с перебиравшим книги Тимохиным, послушал спор Солика с Человеческим Котом о Хемингуэе, а затем сел у стеклянной двери, которая вела в холл, и стал рассеянно листать журнал «Польша». Из кухни вышла Настя, за ней Смехачев. Он был необычно бледен и что-то со страстью доказывал ей. «Как нализался, болван…» — отметил Алексей. Дальше все было, словно в немом кино. Настя качнула головой. Смехачев размахнулся и ударил ее по лицу открытой ладонью. Затем он решительно пошел сквозь дверь, с грохотом обрушил на себя стекло и только слегка поцарапанный, почти невредимый предстал перед переполошенными зрителями.
Конфета закричала и, как спугнутая курица, ушелестела в угол. Солик, изобразив всем своим видом крайнюю степень негодования, не двинулся с места. Человеческий Кот, жмурясь, откровенно радовался скандалу. А Митя, выронив трубку, укоризненно, даже с трагизмом в голосе провозгласил, спутав мольеровского персонажа с вождем Жиронды:
— Ты этого хотел, Жорж Дантон!
Смехачев был невменяем, почти безумен. Он рвался к Насте, но его крепко держали Тимохин и Человеческий Кот. Настя же была на удивление спокойна и, видимо, потеряла к Смехачеву всякий интерес.
— Я отвезу его… — предложил Алексей, чувствуя свою вину перед Настей, хозяином и гостями. — Может, кто-нибудь мне поможет?..
Сопровождать неожиданно согласился Солик. Когда такси мчалось по набережной Москвы-реки, Солик обернулся с переднего сиденья к Алексею, который придерживал бесчувственного Смехачева:
— Слушай, давай его побьем! Этот негодяй ударил девушку!
— Я с трупами не дерусь! — с внезапной для себя злобой ответил Алексей.
На другой день он отправился на Зацепу. Разыскивать Алену.
Перед новым, пятьдесят девятым, годом Алексей зачастил к старому писателю Никандру Афанасьевичу, с которым познакомился в Институте изящной словесности.
Никандр Афанасьевич происходил из старого поповского рода, но сам учился в реальном, начал печататься за десять лет до революции, а в двадцатые годы прошумел повестью о разнузданных нравах среди молодежи. Он был худой, длиннолицый, щеки у него висели, губы тоже, большие темные глаза смотрели скорбно, и он походил на старого обиженного доберман-пинчера.
Алексей пришел к нему с Аленой, которая в эти последние встречи пугала его своей отчужденностью.
Никандр Афанасьевич встретил их в маленькой прихожей, служившей одновременно и кухонькой. Чистенький, вымытый, надушенный, в темном дорогом костюме и роскошном галстуке. Перехватив взгляд Алексея, понимающе улыбнулся: