«Помнишь, у Дудинцева: «Мысль необходимо скрещивать, иначе она вырождается». Идея, конечно, не его, но подано хлестко. Поверь, я достаточно хорошо знаю, как необходимо скрещивать мысль. Но с кем? Итог: радуюсь, когда в магазинах появляется хорошее вино, выписываю 16 журналов (в основном дойч) и иногда предпринимаю очередную безуспешную попытку найти столяра, дабы он, стервец, соорудил стеллажи…»
«Ну-с, авиационная моя «кальера» пребывает, как всегда, в положении неустойчивого равновесия. Недавно слетал с одним чином в облаках — получил благодарность. Затем приехал еще один чин, чином повыше, так сказать, чин нумер раз. Я в это время дежурил. Поднял этот чин меня и еще одною горемыку в эдакую есенинскую метель. Тоже хорошо. Делают меня опять командиром звена (в который-то раз!), а с получением 1-го класса сотворили из меня инструктора. Начинаю сам учить летным премудростям великовозрастных вьюношей, кои именуются молодыми летчиками. Действительно, стареем…
Купил я тебе здесь «Мелкого беса» Сологуба. Книжку эту тиснуло Кемеровское издательство, может, в Москве ее не было. Кстати, выясни, вышел ли 3-й том Монтеня? Когда станешь кандидатом? Черкни».
Как говорится в графоманских романах, «шли годы…». И когда Феликс объявился в Москве, я нашел его переменившимся, и очень: под гедэеровским модного покроя пиджаком угадывался крепкий, словно спелая дыня, животик. На мой вопрос Лодыжкин коротко ответил:
— От сидячего образа жизни. Как у бухгалтера…
Он растолстел в кабине новейшего для тех времен истребителя, со сверхзвуковой скоростью уносившего его то к южным, то к западным нашим границам. По намекам и недомолвкам я понял, что Феликсу приходилось бывать в лихих переделках, выслеживать воздушных шпионов, не раз ставить жизнь на ребро…
Пока мы шли, он обильно потел и у каждого киоска пил газированную воду.
— Как же ты танцуешь? — спросил я не к месту.
— Какие теперь танцы! — отмахнулся Феликс и даже посмотрел на меня с сожалением.
Воспоминания о танцах перенесли меня в мир спецшколы, я увидел наш вечер, Зину…
— Помнишь ее? Она, похоже, вышла замуж…
— Так надо поздравить! Сегодня суббота, супруги должны быть дома. — И Феликс щелкнул по циферблату заморских часов с диковинным тогда миниатюрным календариком.
Щадя мою зарплату младшего научного сотрудника, он сам заплатил за пару «гранат» по два восемьдесят семь, за бутылку мускатного шампанского и килограмм марокканских апельсинов. И через полчаса все это было выставлено на кухонном столике у Зины.
— Как? Принимается программа? — обратился Феликс к хозяевам.
— Абзац! — одобрительно отозвался Гриша.
Он прошел к буфету и вытащил бутылку коньяку.
— Не много ли? — охваченный легкой паникой, спросил я.
— Комплект, — улыбнулся Феликс.
— Да ты, парень, молоток! — начал Гриша, а я закончил:
— В общем — железо, сталь и другие сплавы…
— Не надо было тебе посылать его к матери… После такого надера! — сказал я Зине, ожидавшей моего ответа.
— Кто знал! Кто знал! — прошептала она.
Даже Феликс усомнился, когда в разгар нашей гульбы Зина объявила, что завтра утром Грише придется отвезти на мотоцикле передачу в больницу. Мать ее болела все чаще, лежала в кардиологических отделениях все дольше, а в квартире никак не выветривался стойкий въевшийся запах валерьяны.
— Кстати, передашь ей несколько детективов. Не будет же она читать в больнице классику…
— Еще бы! — отозвался я уже в веселом настроении. — Классику читают в метро. Льва Толстого читают только в метро!
— А я и твоим детективам, и вашей классике предпочту «Двенадцать стульев»! — добродушно признался Гриша. — У лейтенанта Шмидта было три сына: двое умных, а третий дурак. Придется мне завтра ехать!
Чувство несчастья может со временем только обостриться в душе, сильнее тревожить ее и бередить, а вот ощущение счастья быстро притупляется, душа словно заветривается. Человек привыкает и уже не замечает, что ему хорошо. Чтобы оценить счастье, надо сперва его утратить. Зина обращалась теперь с Гришей, как с своей собственностью, — уверенно и даже несколько свысока, помыкала им:
— Передай маме, что я взяла часть отпуска и слетаю на недельку в Грузию…
Да, в последние годы, перед Гришей, у Зины появились друзья с Кавказа, которые останавливались у нее, привозили хорошее вино, киндзу, чурчхелу. В летнюю московскую жарынь Зину можно было видеть идущей по двору в сопровождении маленького горделивого брюнета в черном строгом костюме, нейлоновой сорочке, парчовом галстуке и огромной белой кепке, называемой в просторечье «аэродром»…