В детстве он постоянно слышал от родных, как хорошо иметь своё гнездо, как важно семейное тепло и какое это счастье – дети. Хотя в повседневной жизни подтверждения этим словам видел не всегда. Нет, ничего кошмарного, на что насмотрелся в других деревнях, в которых находил временный кров, – у них под крышей, в семье его родителей, не творилось: пьянства, избиения детей и женщин… и других вещей похуже. Но и тепло распространялось далеко не во всех направлениях. И всё же в обоих поколениях его рода была хотя бы видимость мира и покоя.
Правда, у него пока ничего подобного душа не просила. Может, ещё не дозрел.
И всё же в Анжеле было нечто, что задевало в его душе звенящую струну. Может, она кого-то напоминала ему. Такое объяснение сгодилось бы для романа. Романами старые книжки назывались потому, что там есть романтика: иначе говоря, то, чего в жизни не бывает. Например, летающие на тарелках пришельцы, динозавры или любовь на всю жизнь.
Но правда была проще. После марш-бросков, рейдов и патрулей хотелось приходить туда, где тебя ждут, а не в казарму. Там, конечно, тоже ждут, но не с нежностью и заботой, а чтобы поручить какую-нибудь фигню, которая в его обязанности не входит. А семейным разрешалось жить дома. К бесу заботу от таких людей, как старшина Богодул. Да и командир Туз не лучше, хоть и строит иногда из себя отца родного… Теперь, когда Молчун перестал быть „молодым“, грязной работы особо делать не приходилось, но наряды по хозяйственной части всегда были – тут уж не важно, где ты живёшь. Но всё-таки быть семейным – как-то более престижно.
Анжела для роли спутницы подходила идеально. И была свободной. Нет, разные уроды к ней то и дело раньше подкатывали, но она не выглядела легкодоступной чувихой (так тут в Питере говорили) – и это тоже ему нравилось. Даже драться за неё пришлось, хорошо, что всего раз – с каким-то недоноском. Больше никто не пытался её отбить, хотя Молчун был не самого первого ранга. Гаду тому он фейс хорошо подправил, даром что тот выше ростом. Ну, сантиметра на три, и кривой от выпитого, а сам он – трезвый как стекло и очень злой. Она должна была достаться ему. Он заслужил тихую гавань, тепло и покой. И никаких больше скитаний.
На полу лежал пушистый ковёр, ещё один висел на стене. Это он сам повесил. И для тепла, и для уюта. Раньше так делали. Молчун такое видел на картинках и в фильмах. Хотя Анжела говорила, что это „колхоз“. В их комнате было много разного декора, который она принесла. Назначения и даже названий многих предметов он не знал. Вон тот гибрид столика, шкафчика и зеркала в медной раме вроде бы назывался „трюмо“.
На ковре, что на полу, мягком и с густым ворсом, его подруга любила иногда полежать. Но сейчас расположилась на диване, который почему-то звала тахтой. Отсюда ей был хорошо виден пейзаж за окном. Она, наконец, сняла плед, и парень с удовольствием смотрел на изгибы её тела и на рассыпавшиеся по плечам волосы, жалея только о том, что она оказалась одета не в бюстгальтер и трусики. И не в ту ночнушку, а в обычную пижаму.
Молчун был связан двумя запретами: Анжела говорила, что до свадьбы в полноценные отношения вступать ей нельзя. Спектр того, что она сюда не относила, был узок, хотя включал далеко не только поцелуи. Но нравов она была строгих… для Питера.
В деревнях-то до венца обычно только поцелуя допросишься… не потому, что девушки сами не хотят, а потому, что у каждого батяни-крестьянина и дубина из черенка от лопаты, и ружьё с мелкой и крупной дробью. Хотя, говорят, на Кавказе с этим ещё хуже. Но от деревенской жизни обычно устают так, что мало чего хочется. Да и стареют рано. Вроде бы до Войны проще было с отношениями. Вон, в клипах тогдашних все полураздетые.
Но и её папаша был тот ещё тиран. Говорил, что его зять должен стать хотя бы сержантом и проявить себя перед городом. А иначе, мол, пусть идёт лесом, голодранец. Чем, интересно проявить? Убить бригадира Кирпича и привезти его башку? Или в карательном рейде сжечь десять бунтующих деревень и ещё одну бесплатно?
Конечно, Молчун говорил себе, что любит её, и не за эти изгибы, а за душу и характер. Сравнивая Анжелу с другими женщинами Острова, которых немного знал, он видел, что она – другая… Наверное, Толстой и Достоевский про таких писали… Трудно проверить, потому что их повести он не осилил – приключений маловато. Книг в комнате Анжелы в её отцовском доме было много. Странно даже, что старый бармен, который не выглядел любителем словесности, ей их натащил. Или она сама? Но Молчун читал не Толстоевского, а фантастику, а такого там не было.
Но Анжела, под стать своему имени, была пусть не идеальной, но всё же чище, чем те её подруги, которые хотели выгодно замуж выйти и только об этом трепались. Иначе бы не полюбила чужака-нищеброда. Бродягу, но не такого, каких обычно обожают барышни. Не умеющего красиво и нагло говорить, пошлые шутки отпускать и песни петь. Хотя он прочитал ей несколько стихов. Не своих. Поэтов века, который почему-то называли „Серебряным“. Свои у него не получались.