Грязь брызгала из-под сапог — это священник с министрантами, а за ними четверо мужчин с гробом бедной Молнаровой, направлялись к кладбищу. За ними шли Молнар с сыном, а затем и вся деревня в черных платках, в черных платьях и грязных ботинках.
Павел Молнар впервые в жизни видел смерть так близко. Смерть брата казалось ему только глубоким сном с камнем под головой, а теперь он воочию увидел и понял всю эту неподвижность глаз и губ, это полное невнимание к плачу, шепоту и мольбам.
Он спотыкался, пытаясь поспеть за широко шагавшими взрослыми, и все хотел найти какую-нибудь надежду. Ему казалось, что идет он в пустом пространстве: закричи он вдруг — голос его потеряется в пустоте, завопи он даже, что хочет жить, никто ему не ответит.
Он смотрел на отца, который умел всегда — даже в самые горькие минуты — хоть как-нибудь обнадежить и даже улыбнуться, но отец не замечал его. Молнар думал о своей жене, о давно забытых ночах и чувствовал жалость — как быстро они все прошли, как мало дал он жене радости. Она рано постарела, возможно от болезни, возможно от работы или тоски, особенно после того, как умерла дочь. Он не думал об этом никогда, пока она была жива. Все женщины здесь рано старели, и мужчины искали им замену. Так же и он: бывая в городе, заходил порой к цыганке, которая мыла посуду в гостинице, — она даже и не отличалась красотой. Вместе выпивали, а потом развлекались; она жила в отвратительной хижине, на краю колонии, — там всегда пахло остатками еды, тряпьем и протухшим жиром. Грех этот он никогда не считал великим, хотя и исповедовался в нем. Но сейчас им овладело сожаление — зачем он обманывал жену. Теперь ее несли перед ним, и не было никакой возможности сказать ей: «Прости меня, грешного». И еще он думал о том, что она всю жизнь стряпала ему, несмотря на дикую нищету, стирала ему белье, ходила за козой — все это теперь он должен будет делать сам, бог знает, кто ему в этом поможет. Он положил руку на плечо мальчика и, когда тот глянул на него, попробовал было ему улыбнуться, но мальчик расплакался.
Процессия уже остановилась на месте. Здесь не было ни одной ограды, только кресты наклонились рядами, и среди них торчала столетняя ель — одна-единственная во всей округе. Осиротевшая, как и те, кто здесь покоился.
Могильщик не мог как следует выкопать могилу. В яме стояла вода.
Стали опускать гроб, и, хотя делали это осторожно, вода брызнула прямо в лицо Молнару.
Женщины усердно причитали и плакали, бросали землю горсть за горстью в открытую яму, а вода разлеталась грязными брызгами.
Павел смотрел на деревянную крышку гроба, она раскачивалась над грязной коричневой поверхностью. Теперь он уже хорошо знал, что такое смерть, что выпало на долю его брата, что в конце концов будет и его уделом; он знал это, и ноги его отяжелели, как во сне. Он закрыл глаза, чтобы вырваться из всего этого, но и с закрытыми глазами все время видел перед собой деревянную крышку над грязной лужей, только лужа почему-то расплылась и превратилась в реку, а гроб поплыл по ней, как металлическая лодка, подгоняемая диким течением, на ее крышку брызгала пена, а сам Павел все время бегал по берегу и кричал: «Остановись!» Но гроб плыл все быстрее и быстрее, и река расширялась до самого горизонта — до резкой черты, за которой слышалось уже только громкое падение вод; тут он понял, что и сам находится в воде и течение уносит его вперед.
Павел открыл глаза. Могила была уже засыпана землей, и женщины потихоньку утихали; отец стоял на коленях перед могилой и плакал.
В эту минуту Павел увидел вдали человека в бараньем тулупе, он приближался. Седые волосы его светились, как предутренний туман над лугом.
Ему показалось, что до него донесся запах костра и жареной рыбы, и он услышал глубокий голос, тихо говорящий ему о жизни. Мальчик обрадовался, что старец, так много видевший на своем веку и все понимающий в жизни, пришел сюда. Внезапное облегчение вдруг разлилось по всему его телу, будто море; из-под голубой поверхности внезапно вынырнула радужная рыба, она поплыла к близкому острову, на котором танцевали длинношеие птицы, а сахарные пальмы склоняли свои отягощенные плодами ветви.
«Во вторник пойдем на рынок», — вспомнил он и стал дожидаться, когда Лаборецкий подойдет к нему и положит на плечо свою высохшую изуродованную старческую руку.
5
Город походил на большую деревню; возле домов располагались хлевы с соломенной крышей, во дворах стояли телеги; дорога была вся в грязи. Только на площади было несколько двухэтажных домов. Перед костелом два раза в неделю собирался рынок.