Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:
- Что это? Что случилось?
Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком, лицо его было серым. Ребенок молчал.
- Он проглотил язык, - сказал Виктор. - Михаил, подержи его, чтобы он не бился.
Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный уголь.
- Держи его так, чтобы он не дернулся! - крикнул Виктор, пытаясь раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.
Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал Петру в горло.
- Вытащи его! - завопила Рената. - Виктор, вытащи его!
Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра, держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки, чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и прижала ее к своим губам.
И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.
На белой коже ребенка появилась темная шерсть. Детское тельце у нее на руках корчилось, Петр открыл рот, чтобы слабо захныкать. Олеся подняла глаза на Виктора, потом на Михаила; Виктор сидел на корточках, положив подбородок на сложенные на коленях руки, его янтарные глаза блеснули на свету; он наблюдал.
Лицо Петра изменялось, образовывалась мордочка, глаза западали в покрывшийся темной шерсткой череп. Михаил услыхал, как сидевшая рядом Рената раскрыла рот, издав звук изумления. Уши Петра удлинялись, на кончиках появились мягкие белые волоски. Пальцы обеих ручек и носки обеих ножек втягивались, превращаясь в лапки с маленькими загнутыми коготками. Слабый хруст сопровождал изменения костей и суставов, и Петр затявкал, но затем этот его плач прекратился. Превращение заняло вероятно минуту. Виктор спокойно сказал:
- Отпусти его.
Олеся повиновалась. Синеглазый волчонок, с покрытым тонкой черной шерстью тельцем, пытался подняться на четыре лапки. Петр поднялся, упал, попытался встать и опять упал. Михаил хотел помочь ему, но Виктор сказал:
- Нет. Дай ему сделать это самому.
Петр попробовал лапки и приготовился подняться, тельце его дрожало от напряжения, голубые глазки сверкали от изумления. Хвостик извивался, волчьи ушки прядали. Он сделал шажок, потом другой, задние лапки у него заплелись и он упал еще раз. Петр издал от измождения звук "у-уф", из его ноздрей вился пар. Виктор нагнулся, протянул палец и стал водить им перед мордочкой Петра. Голубые глазки следили за ним - и тут головка Петра дернулась вперед, челюсти раскрылись и сомкнулись на пальце Виктора. Виктор высвободил палец из щенячьих зубов и поднял его кверху. На нем показалась капелька крови.
- Поздравляю, - сказал он Михаилу и Олесе. - У вашего сына появился молочный зуб.
Петр на какое-то время сдался в борьбе с силой тяготения. Он пополз по полу, обнюхивая каменные плиты. Под носом Петра из трещины вылез таракан и стал удирать от смерти, Петр от удивления тявкнул высоким голоском, потом продолжил свои исследования.
- Он превратится обратно, да? - спросила Виктора Олеся. - Правда?
- Увидим, - сказал ей Виктор, и это было все, что он мог предположить.
На половине пути по залу Петр ушиб нос о край плиты. Он начал тявкать от боли и, пока катался по полу, его тело снова начало менять свой облик на человеческий. Нежная черная шерстка ушла в мякоть, мордочка уплощилась в нос - из одной ноздри шла кровь - а лапки превратились в ручки и ножки. Тявканье сменилось ровным, во всю глотку, плачем, и Олеся бросилась к ребенку и схватила его на руки. Она укачивала и убаюкивала его и, наконец, Петр несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Он остался человечьим дитятей.
- Ну, - сказал после паузы Виктор, - если наше новое пополнение переживет зиму, за ним будет потом интересно понаблюдать.
- Он выживет, - пообещала Олеся. Сияние жизни вернулось в ее глаза. Я заставлю его выжить.
Виктор восхищался укушенным пальцем.
- Дорогая, я сомневаюсь, что ты сможешь заставить его вообще хоть что-либо сделать. - Он взглянул на Михаила и слегка улыбнулся. - А ты славно сработал, сынок, - сказал он и жестом велел Олесе с ребенком опять вернуться к теплу костра.
"Сынок", осознал Михаил, сказал он. Сынок. До этого ни один человек не звал его так, и что-то в этом звучало как музыка. В эту ночь он будет спать, слушая Олесю, убаюкивающую Петра, и будет видеть во сне высокого худого человека в военной форме, стоящего рядом с женщиной, совсем забытой Михаилом, и у этого человека будет лицо Виктора.
4
К концу зимы Петр был все еще жив. Он ел любую пищу, какую ему давала Олеся, и, хотя у него была привычка превращаться в волчонка без предупреждения и приводить остальную стаю своим постоянным тявканьем в неистовство, он большей частью оставался в человечьем виде. К лету у него прорезались все зубы, и Виктор держал свои пальцы подальше ото рта ребенка.