Майкл расправил на раскладушке одеяло и лег на нее. Перекладина впилась ему в спину, но ему приходилось спать и на более острых вещах. Он примостился под одеялом, а потом задул свечу и лег головой на подушку, набитую гусиным пухом. Тело его устало, но разум бодрствовал, как зверь, мечущийся за решеткой. Он уставился во тьму и вслушивался в звуки медленно капавшей с потолка воды.
Ваша битва - она где-то внутри, сказала Габи. Да?
Да, - подумал Майкл. И к нему вновь пришло то, над чем он размышлял каждый день и каждую ночь, с тех пор, как был ребенком в российском лесу: Я не человек. Я не животное. Кто я?
Ликантроп. Слово, пущенное психиатром, который изучал буйных пациентов в палатах умалишенных, глаза которых застывали при свете полной луны. У крестьян России, Румынии, Германии, Австрии, Венгрии, Югославии, Испании и Греции для таких были разные названия, но все они сводились к одному смыслу: оборотень.
Не человек. Не животное, - думал Майкл. Тогда кто же я в глазах Божьих?
О, здесь в гуще мыслей был еще один образ. Часто Майкл представлял себе Бога как громадного белого волка, скачущего по заснеженной равнине под небесами, излучающими звездный свет, и глаза Божьи были золотистыми и очень ясными, а белые клыки Божьи были очень, очень острыми. Бог мог чуять ложь и измену сквозь небесный свод и вырывал сердца у неверных и съедал их, истекающими кровью. И нельзя было скрыться от холодной справедливости Бога, Короля Волков.
Но как тогда человеческий Бог относился к ликантропу? Как к смертельно вредному или как к чуду? Майкл конечно, мог только рассуждать, но он одно знал твердо: очень редко бывало так, что ему не хотелось бы стать на всю жизнь зверем и бегать свободным и диким в зеленых просторах Божьих. Две ноги были для него оковами, четыре ноги позволяли ему летать.
Теперь пора было спать, набираться сил к предстоящему утру и работе. Многое предстоит узнать, многого надо опасаться. Париж был красивым капканом с зазубренными челюстями, который мог переломить и человеческую и волчью шею с одинаковой легкостью. Майкл закрыл глаза, переходя от наружной тьмы к внутренней. Он слушал, как капает вода - кап... кап... кап... Он набрал до предела полные легкие воздуха, тихо выпустил его и отключился от этого мира.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРЕВРАЩЕНИЕ
1
Он сел и прислушался к тому, как вода капает со стен из древних камней. Зрение его застилали дремота и дурманящая лихорадка, но посреди помещения тлел небольшой костер из сосновых веток, и при его красноватом свете Михаил увидел фигуру стоявшего над ним человека. Он сказал первое, что пришло ему в голову: - Папа?
- Я тебе не отец, мальчик. - Это был голос Виктора, говорившего с оттенком скрытого раздражения. - Ты меня так больше не называй.
- Мой... папа, - Михаил моргнул, стараясь вглядеться. Над ним возвышался Виктор, одетый в оленью шкуру с воротником из белого зайца, его седая борода спускалась на грудь. - Где... моя мама!
- Мертва. Все они мертвы. Ты об этом и сам знаешь; почему же ты упрямишься, зовешь духов?
Мальчик прижал руку к лицу. Он обливался потом, но внутри у него все было ледяным, будто снаружи его тела был июль, а в крови - январь. Суставы его ломило, будто тупым топором перерубали ствол из железного дуба.
Где я нахожусь? - думал он. - Папа, мама, сестра... где они?
К нему стали возвращаться из потускневшей памяти: пикник, выстрелы на поляне, тела, лежащие на обрызганной красным траве. И люди, гнавшиеся за ним, стук копыт, следующий за подростком по пятам. Волки. Волки. Тут его сознание затуманивалось, и воспоминания убегали, как дети от кладбища. Но глубоко внутри своего сознания он знал, где находится - в лабиринтах белого дворца, - и знал, что человек, стоявший перед ним, словно король варваров, был и более, и менее, чем человек.
- Ты с нами уже шесть дней, - сказал Виктор. - Ты ничего не ешь, даже ягоды. Ты хочешь умереть?
- Я хочу домой, - ответил Михаил слабым голосом. - Я хочу к маме и папе.
- Теперь твой дом здесь, - сказал Виктор.
Кто-то яростно закашлялся, и Виктор глянул своими пронзительными янтарными глазами туда, где, укрытая одеждами, лежала фигура Андрея. Кашель перешел в задыхающийся хрип, и тело Андрея выгнулось.
Когда звуки, порождаемые смертельной болезнью, затихли, Виктор обернулся к мальчику.
- Слушай меня, - приказал он и уселся перед Михаилом на корточках. Ты скоро заболеешь. Очень скоро. Тебе понадобятся все силы, если хочешь после этого выжить.
Михаил держался за живот, который вздулся и горел. - Я и теперь болен.
- Это еще что, будет гораздо хуже. - Глаза Виктора светились в красноватом свете как бронзовые монеты. - Ты - тощий доходяга, резюмировал он. - Разве твои родители не кормили тебя мясом?
Он не ожидал ответа, а схватил Михаила за подбородок искривленными пальцами и задрал лицо мальчика повыше, чтобы на него попало больше света от костра.
- Бледный, как молоко, - сказал Виктор. - Ты не сможешь выдержать! Это уж точно.
- Выдержать что, сударь?
- Выдержать превращение. Ту болезнь, которая приближается к тебе. Виктор отпустил его подбородок. - Тогда можешь не есть. К чему понапрасну переводить вкусную еду? Тебе ведь и так конец, верно?
- Я не знаю, сударь, - сознался Михаил и вздрогнул от холода, пронизавшего его до костей.
- Зато я знаю. Я научился отличать сильные тростинки от слабых. В нашем саду слабых полно. - Виктор показал наружу, в сторону от помещения, и на Андрея накатился еще один приступ кашля. - Все мы рождаемся слабыми, - сказал Виктор мальчику. - Нам приходится учиться, как стать сильными, иначе мы гибнем. Это - элементарные факты жизни и смерти.
Михаил обессилел. Он подумал про тряпку на палке, которой, он однажды видел, Дмитрий мыл экипаж, и почувствовал себя таким же, похожим на эту швабру. Он опять лег на подстилку из травы и соснового лапника.
- Мальчик? - сказал Виктор. - Ты что-нибудь понимаешь в том, что с тобой происходит?