— По кличке Адам, — вмешался Шеклтон.
— Париж теперь уже не райские сады Эдема, — сказал Майкл, сплетая пальцы, — из-за нацистских змеев, ползающих там повсюду.
— Точно, — продолжил майор, беря бразды беседы, — как бы там ни было, парни из вашей разведки чуть больше двух недель назад получили шифровку от Адама. В ней он сообщил про какие-то перемены в обстановке, что-то такое, о чем он еще не во всех подробностях разобрался. Но он сообщил, что, чем бы это ни было, оно сильнейшим образом засекречено. Он получил наводку от берлинского художника, парня по имени Тео фон Франкевиц.
— Погодите-ка, — Майкл подался вперед, и Хьюмс-Тельбот увидел в его глазах блеск заинтересованности, похожий на сверкание клинка. — От художника? Почему от художника?
— Не знаю. Мы не смогли раскопать никаких сведений о Франкевице. Итак, как бы то ни было, восемь дней назад Адам передал вторую шифровку. В ней была только пара строчек. Он сообщил, что находится под колпаком и у него есть сведения, которые нужно доставить из Франции через курьера. Ему пришлось оборвать передачу до того, как он смог дать подробности.
— Гестапо? — Майкл глянул на Хьюмс-Тельбота.
— Наши осведомители обнаружили, что Адам не в гестапо, — сказал молодой человек. — Мы предполагаем, что они знают, что Адам наш человек, и держат его под постоянным наблюдением. Они, вероятно, надеются, что он выведет их на других агентов.
— Итак, нет никого другого, чтобы выяснить, что представляют собой эти сведения, и доставить их оттуда.
— Нет, сэр. Туда должен проникнуть кто-то извне.
— И, конечно, они пеленгуют его радиопередатчик. Или, может, они нашли его и вывели из строя, — Майкл нахмурился, глядя, как горят дубовые поленья. — Почему художник? — спросил он опять. — Что мог узнать художник о военных секретах?
— Не имеем ни малейшего представления, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Вы понимаете наше затруднительное положение?
— Мы должны выяснить, что же, черт возьми, происходит, — высказался Шеклтон. — Первая волна вторжения должна включать почти двести тысяч солдат. К девяностому дню после даты начала операции мы планируем ввести туда больше миллиона парней, чтобы надрать Гитлеру задницу. Мы рискуем в один прекрасный день стать просто мишенью для стрельбы, словно бы просто произойдет поворот карты, и нам бы лучше наверняка знать, что на уме у нацистов.
— Конечно же, смерть, — сказал Майкл, и никто из присутствующих не сказал ни слова.
Костер трескнул и выплюнул сноп искр. Майкл ждал окончания рассказа.
— Вас самолетом доставят во Францию и выбросят с парашютом около деревни Безанкур, примерно в шести милях от Парижа, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Один из наших будет в месте приземления, чтобы встретить вас. Оттуда вас доставят в Париж и окажут любую помощь, какая вам потребуется, чтобы попасть к Адаму. Это в высшей степени ответственное задание, майор Галатин. Чтобы вторжение имело какой-то шанс, мы должны знать, чего нам ожидать.
Майкл понаблюдал, как горел огонь. Затем сказал:
— Я сожалею. Найдите кого-нибудь другого.
— Но, сэр… пожалуйста, не принимайте поспешного…
— Я сказал, что я в отставке. На этом и закончим.
— Ну, это просто глупо! — взорвался Шеклтон. — Мы разбивали свои задницы, добираясь сюда, потому что некоторые ослы указали на вас как на лучшего в своем деле, а вы говорите, что вы в «отставке», — он прошипел это слово. — Там, откуда я, по-другому говорят о человеке, у которого изнеженные нервы.
Майкл слегка улыбнулся, что привело Шеклтона в еще большую ярость, но он ничего не ответил.
— Майор Галатин, — попытался опять Хьюмс-Тельбот. — Пожалуйста, не говорите сейчас последнего слова. Хотя бы обдумайте наше предложение, а? Может, мы бы остались на ночь, а затем снова обсудили это утром?
Майкл вслушивался в падание мокрого снега, стучавшего по окнам. Шеклтон подумал о долгом пути домой, и его копчик заныл.
— Можете оставаться на ночь, — согласился Майкл. — Но в Париж я не отправлюсь.
Хьюмс-Тельбот хотел было опять заговорить, но решил дать всему этому устояться. Шеклтон проворчал:
— Какого черта, мы что, напрасно перлись в такую даль?
Но Майкл только пошуровал в камине.
— С нами еще водитель, — сказал Хьюмс-Тельбот. — Не найдете ли вы и для него место?
— Я поставлю раскладушку у камина, — он встал и пошел в чулан за раскладушкой, а Хьюмс-Тельбот вышел наружу, чтобы позвать Мэллори.
Когда двое мужчин вышли, Шеклтон стал осматриваться в зале. Он увидел антикварный патефон из розового дерева фирмы «Виктрола», на его диске лежала пластинка. Название пластинки было «Весна священная» какого-то Стравинского. Ну, с русским водиться — значит любить русскую музыку. Наверное, всякая славянская чепуха. В такую ночь, как эта, ему бы послушать бодрую вещь Бинга Кросби. Галатин любил читать, в этом нельзя было сомневаться. Тома вроде «О происхождении человека», «Плотоядные», «История григорианской поэзии», «Мир Шекспира» и другие книги с русскими, немецкими и французскими названиями заполняли полки книжных шкафов.