— Да, сделайте так, пожалуйста, — от мысли о полете через пролив во Францию кожа на затылке стянулась, но это предстояло проделать в свое время. Он сделал глубокий вдох, теперь довольный, что его решение стало окончательным. — Надеюсь, вы меня извините, я собирался на утреннюю пробежку.
— Я знал, что вы бегун, — сказал Шеклтон. — Я тоже. На какое расстояние вы бегаете?
— Пять миль, около того.
— Раньше я бегал по семь миль. С полной полевой выкладкой. Послушайте, если у вас есть запасной теплый костюм и свитер, я побегу с вами. Мне бы не помешало опять разогнать кровь, — особенно после попыток выспаться на этой доске, подумал он.
— Я не пользуюсь теплым костюмом, — сказал ему Майкл и сбросил халат. Он остался без одежды. Он положил халат на спинку кресла. — Уже почти весна. И благодарю вас, майор, но я всегда бегаю один.
Он прошел мимо Шеклтона и Хьюмс-Тельбота, которые от удивления не могли ни говорить, ни двигаться, и вышел из дверей в холодный свет утра с падавшим мокрым снегом.
Шеклтон задержал дверь, не дав ей закрыться. Он, не веря глазам своим, смотрел, как обнаженный человек начал бег по дороге длинными целеустремленными скачками, потом свернул через поле к лесу.
— Эй! — крикнул он. — А как же насчет волков?
Майкл Галатин не оглянулся и в следующий момент скрылся за деревьями.
— Странный парень, вам не кажется? — спросил Хьюмс-Тельбот, глядя через плечо майора.
— Странный или нет, — сказал Шеклтон, — я верю, что майор Галатин может выполнить эту работу.
Снег летел ему в лицо, и он вздрогнул, несмотря на свою теплую форму, и захлопнул дверь, чтобы не дуло.
Глава 6
— Мартин? Иди-ка сюда и посмотри на это.
Человек, чье имя было названо, немедленно встал из-за стола и прошел во внутренний кабинет, стуча каблуками по бетонному полу. Он был массивен и широкоплеч, в дорогом коричневом костюме, безукоризненно белой рубашке, с черным галстуком. У него было округлое, мясистое лицо всеми любимого дядюшки, человека, который обычно рассказывает сказки на ночь.
Стены кабинета были увешаны картами, разрисованными красными стрелками и кружочками. Некоторые стрелки были соскоблены, нарисованы вновь и нарисованы по-другому, а многие из кружочков были перечеркнуты гневными штрихами. На большом столе лежали еще карты вместе со стопками бумаг, положенных на подпись. Рядом стоял маленький железный открытый ящик, а в нем удобно располагались ванночки с акварелями и кисти конского волоса разных размеров. Человек подтянул стул с жесткой спинкой к мольберту, стоявшему в углу комнаты без окон, а на мольберте в процессе работы была картина: акварельное изображение белого сельского домика, за которым поднимались розовевшие зазубренные горные вершины. На полу у ног художника были другие картины домиков и сельских пейзажей, все они были брошены незаконченными.
— Здесь вот. Вот тут. Видишь его? — на художнике были очки, и он постучал кистью по намазанной тени у края сельского домика.
— Я вижу… тень, — ответил Мартин.
— В тени. Вот там! — он снова постучал, пожестче. — Вглядись поближе.
Он схватил рисунок, испачкавшись в краске, и сунул его в лицо Мартина.
Мартин судорожно глотнул. Он видел тень, и больше ничего. Но, похоже, от его видения зависело многое, и нужно было относиться к этому осторожно.
— Да, — ответил он, — мне кажется… я действительно вижу.
— А-а, — сказал, улыбаясь другой. — А-а, так вот он где! — Он говорил по-немецки с густым, можно даже сказать, неуклюжим австрийским акцентом.
— Волк! Вот здесь, в тени! — Он показал деревянным концом кисти в темный округлый мазок, в котором Мартин не мог различить ничего. — Волк в засаде. И смотри сюда! — Он вынул другой рисунок, плохого исполнения, извилистого темного речного потока. — Видишь его? За скалой?
— Да, мой фюрер, — сказал Мартин Борман, уставившись на скалу и одну-две ломанных черточки.
— А тут, вот здесь! — Гитлер показал третий рисунок, изображавший лужайку с белыми эдельвейсами. Он показал своим выпачканным красками пальцем на два темных пятна посреди освещенных солнцем цветов. — Глаза волка! Видишь, он подкрадывается ближе! Знаешь, что это означает, верно?
Мартин замялся, потом медленно покачал головой.
— Волк — это мой счастливый символ! — сказал Гитлер, не скрывая возбуждения. — Об этом же известно всем! И вот — в моих рисунках появляется волк по своей воле. Нужно ли более ясное предзнаменование, чем это?