Толик кое-как поднялся и, пошатываясь, пошел к стене. В глазах его блестели слезы. Лицо покраснело, а каждый шаг заставлял Толика вздрагивать — рубашка при движении терлась о проеденную кислотой кожу.
Любовь Игнатьевна поманила пальцем Антона и тихо попросила принести колы. Антон велел одному из мужиков, что стояли за спинками шезлонгов, сбегать за водой, а сам тем временем убрал в кобуру-"босоножку" пистолет. Кислотные шарики — идея замечательная, однако как только Анатолий рванулся вперед бешеным слоном, Антон поспешил изготовить пистолет для стрельбы. Сдается мне, пистолет Антона стреляет совсем не шариками с кислотой или взрывчаткой, а банальными свинцовыми пульками по девять граммов штука.
Спешу отметить, что очаровательную Любовь Игнатьевну ничуть не смутили слезы и стоны Толика. Ее красивое лицо осталось абсолютно бесстрастно. Не заметил я ни довольной садистской улыбочки, ни грусти сострадания в ее глазах. Быть может, она просто привыкла к подобным жестоким спектаклям, срежиссированным ее спутником?
— Господа гости! — заговорил хозяин со шрамом, дождавшись, пока Толик занял свое место радом со мной. — Должен вам сознаться, что идея с переориентацией оружия для пейнтбола родилась у меня по вине ее величества скуки... Да будет вам известно, господа, что скука и тоска смертная гложут душу всех обеспеченных людей. Интересно жить, когда ты ставишь цель и к ней стремишься. Достигнув цели, испытываешь разочарование. Какой бы эта цель ни была, господа, да-с... Господин Ульянов, учинив революцию в России, мечтал о мировой революции. Осуществиться его мечтам помешала болезнь. А я, господа, заработав первые сто тысяч, мечтал о миллионах. И мечтам моим суждено было сбыться гораздо быстрее, чем я рассчитывал... Пользуясь случаем, вас, господа, вас пятерых хочу поблагодарить. Если бы не вы, кто знает, а вдруг и по сей день единственным моим развлечением оставались бы занятия штангой и борьбой под сводами спортивного зала при родном Доме культуры... После известных событий... надеюсь, все их вспомнили, а? Помните, как унижали, как били мальчишку-тренера пять зверей-москвичей? Узнали во мне того мальчишку?.. О-о! Захар Семеныч! По лицу вижу, вы только что сообразили, у кого находитесь в гостях! Нехорошо быть таким забывчивым. Берите пример со Станислава Сергеевича, он, как узрел меня, сразу все вспомнил... Так вот... После перенесенных унижений я вынужден был покинуть родной город и двинул дальше на Север. Работал старателем, искал алмазы. Наковырял камешков в вечной мерзлоте, зарегистрировал собственное предприятие, и понеслась... Пушнина, нефть, рыба, радиоактивные отходы, финансовые пирамиды... За все хватался, ничем не брезговал, а прихворнул как-то, огляделся с больничной койки на прожитое и поразился. Денег, что солдат у Чингисхана, полководцы во главе моей армии — сплошные Кутузовы, и мне вроде как остается только почивать на лаврах. Цель достигнута, скука, господа... Поскучал я, подумал и решил баллотироваться в президенты. Снова все вокруг закрутилось, завертелось. Имиджмейкеры, консультанты, репетиторы. Подтянул собственный интеллектуальный уровень и узнал, что политика — наука о возможном. Сразу стало скучно. Мне ведь, господа, всегда хотелось невозможного и невероятного... И решил я, судари мои, послать подальше президентство, жениться, наделать детей, воспитать их, дать им то, чего сам был лишен в детстве. Я мечтаю вырастить детей невероятно образованными и до невозможности развитыми... Встретил Любовь Игнатьевну, расписались. В свадебное путешествие отправились во Францию. Да будет вам известно, господа, во Франции работают лучшие на сегодня специалисты по пластической хирургии. Мне не хотелось, господа, чтобы мои будущие чада запомнили папу со шрамом на щеке. Президент со шрамом — это нормально, а папа не должен отпугивать ребенка уродством. И вот, господа, иду я на прием к хирургу-французу, поворачиваю голову и вижу рекламу туристического маршрута в замок Иф, где томился Эдмон Дантес, пока не превратился в графа Монте-Кристо... Господи! Я испытал, увидев ту рекламу, самый настоящий шок! Я вспомнил поговорку: «Береги честь смолоду». Я вспомнил, сколько людей издевались над моей честью и несправедливо унижали меня, а я, молодой человек, лишенный родительской защиты и родственной опеки, вынужден был молча все терпеть и сносить! Ведь я сирота, господа! Как же я смогу воспитать своих будущих крошек гордыми людьми, если на мне пятна унижений и позора? Как я буду смотреть в их чистые детские глаза?! Я решил брать пример с героя Александра Дюма. Воплотить в жизнь мечты о справедливости месье Дюма, стать современным графом Монте-Кристо и отомстить всем тем, кто, пользуясь моим низким положением в юные годы, творил надо мною несправедливость! Сегодня у меня есть все для мщения. Деньги, время... скука... Когда будет отмщен последний обидчик, вот тогда я уберу с лица шрам и зачну первого из шести намеченных ребятишек... Станислав Сергеевич! Я чувствую, вы мне не верите! Воля ваша. Кто знает, а вдруг вы и правы в своем неверии. Нету у меня уж таких огромных капиталов. И про замашку на президентство я наврал. И про Афган несколько преувеличил — шрам получил по пьянке. Но, согласитесь, как деятель искусства, красивый сценарий, правда? Документальна подоплека сюжета или сплошь вымысел, а все равно «новый русский Монте-Кристо» — это оригинально и неожиданно!
По говорливости этот новоявленный Монте-Кристо, пожалуй, переплюнул моего знакомого сценариста Павлика Курносова. Павлик тоже страдал безудержными приступами словесного поноса, и вклиниться в его речи всегда проблема, хоть рот во время общения с Павликом мне ни разу не заклеивали пластырем. А этого Монте-Кристо приходилось поневоле слушать молча. И поневоле с ним соглашаться во всем. Ведь не станешь же, как дворник Герасим, в ответ на приказ утопить Муму мотать башкой и мычать, мол, несогласный я с вами, барин Монте-Кристо. Чего доброго, маньяк хлопнет в ладоши, и полетят в несогласного хлипкие шарики с серной кислотой.
— Что-то устал я от пустых разговоров, господа... — Мракобес со шрамом взял из рук подруги бутылку с колой на донышке. Покуда он ораторствовал, даме успели принести колу, и она почти всю ее выпила по глоточку. Смочив горло, говорун-оратор щелкнул пальцами, распорядился:
— Антошка, позови господ китайцев, начнем шоу...
Антон, понятливо кивнув, пошел к той двери, откуда привели инженера Митрохина и бомжа Контимирова. На этот раз он исчез за дверью достаточно надолго. Пока его не было, меченый Монте-Кристо опять начал болтать без умолку. Обращаясь ко мне, как к «человеку искусства», он требовал, чтобы я сосредоточил внимание на «эклектичности типажей», собравшихся в помещении солярия, на различие их «социальных архетипов» и параллели с «кинематографом Феллини». Слушая этот бред, я постепенно начал ощущать, как в сознании возрождается тошнотворное чувство беспокойства, грозящее перерасти в панический страх.