Казалось, я совсем недалеко отъехал от платформы, мелькнувшей за окном машины. Ни фига подобного! Пришлось бежать по асфальту чуть ли не сорок минут, пока впереди не показались бетонные плиты на сваях, возвышающиеся над рельсами.
Это здорово, что машина спрятана далеко от платформы, явно облюбованной москвичами-грибниками. Еще приятно, что на горизонте появились пока маленькие, но многообещающие серые кляксы туч. Полчаса назад небо напоминало гладь океана, кораблики-тучки, северные гости, очень кстати. Итак, вероятность нечаянного обнаружения автомобиля со связанной женщиной в багажнике крайне мала, а, учитывая отдаленность полянки-запятой от проторенных грибных тропинок и ухудшение погоды, упомянутая вероятность и вовсе сходит на нет.
Я бежал, как Арнольд Шварценеггер в роли Терминатора из одноименного фильма. Целенаправленно. С окаменевшим лицом робота. Мозг-компьютер бесстрастно отмечал симптомы усталости. Усталость — это тоже хорошо. Физическая измотанность подавляет и без того едва теплющиеся в глубине души человеческие эмоции.
Когда до платформы оставалось метров сто, я расслышал шум поезда за спиной. Финишную стометровку промчался на одном дыхании, пытаясь обогнать электровоз. Прыжком вскочил на платформу и буквально влетел в щель закрывающихся дверей зеленого вагона, в последнюю дверь последнего вагона.
Время раннее, а народу в электричке полно. На жестких лавках сидят подмосковные жители, рядом стоят их корзины, ведра, сумки с нехитрыми дарами огородов. В глазах рябит от красных помидоров, розовых гладиолусов, зелени в пучках и прочей ботаники. Граждане-крестьяне спешат на столичные базары, дабы окунуться с головой в товарно-денежные отношения.
Сесть удалось не сразу, пришлось пройти по вагонам в поисках места. Усевшись наконец, я мгновенно задремал. В принципе надо было бояться контролеров, и человек со шрамом, по идее, вполне мог успеть напрячь дорожную милицию на мои поиски... хотя он-то как раз вряд ли додумается, что я предпочел автомобильному транспорту железнодорожный, бросив его супругу на произвол судьбы... Надо бы бояться электричек после вчерашнего инцидента, надо, но мне все по фигу. Возникнет повод — буду бояться, а пока отдохну...
Всю дорогу до Москвы я провел в полудреме, притулившись в уголочке между чужой корзиной с яблоками и ведром с георгинами. На этот раз моя нестандартная внешность никого не раздражала. Пышные георгины загородили мою нестандартную фигуру от глаз пассажиров. Ничего примечательного в пути не произошло. Не беспокоили меня ни контролеры, ни пассажиры. Душевные муки также не терзали мою измученную душу. Я знал, что делать, и аккумулировал силы для исполнения своих планов.
Выйдя на привокзальную площадь, я отделился от толпы спешащих к метро пассажиров, не без труда отыскал относительно безлюдный пятачок вокзального пространства и достал из кармана мобильный телефон. Маленькая стрелка часов еще не коснулась цифры «восемь». Время раннее. Для большинства — время сладких утренних снов в преддверии просыпания. Для богемной тусовки — время укладываться спать. Тусовщики, как вампиры, ночами бодрствуют, веселятся, днем спят. Работать, денюжку зарабатывать, тусовщики-киношники также предпочитают по ночам. В аппаратных Останкина (или, как мы привыкли говорить, — Стаканкина) по ночам кипит халтурная жизнь, на кухнях ночами трудятся художники, всю ночь сияют мониторы компьютеров в домах сценаристов. Так что для кого-то восемь утра — время восхода солнца, а для кого-то — время захода луны. Сегодня дети солнца меня не интересуют. Сегодня мне интересны пасынки луны.
Палец автоматически отстучал по телефонным клавишам номер пострадавшего от ивановских бандитов Ленечки Стошенко. После одиннадцатого длинного гудка я услышал знакомый заспанный голос:
— Да-а... Слу-ушаю...
— Ты про-о-оснешься на рассве-ете, мы с тобою вместе-е встретим де-ень рождения зари-и... — пропел я в трубку.
— Мать вашу в лоб! Это кто стебается?
— Доброе утро. Это Седой.
— Ты пьяный, да? Который час?
— Скоро восемь.
— Стас, ты крейзи! Я в полседьмого спать лег.
— Есть дело, Леонид.
— Bay! Что? Халтурка намечается?
— Ишь, как оживился! Нет, не халтура. Мне Буба нужен. Срочно!
— С печки упал, да? Буба снимает.
— Знаю. Скажи, где снимает. Адрес?
— Я что? Себе враг, да?
— Клянусь, Буба не узнает, откуда у меня адрес его притона.
— Нет, Седой! И не проси.
— Не скажешь, больше не дам халтуры.
— Нет! Не скажу. Мне не нужны неприятности.
— А приятности тебе нужны? Что, если я сейчас же позвоню Борису и расскажу, как видел тебя в прошлую пятницу целующимся с Аркадием Павловичем? Борька — дама ревнивая. Не простит измены.
— Стас, ты подлец!
— Ни фига я не подлец. Просто мне очень нужно срочно встретиться с Бубой.
— Поклянись, что не скажешь...
— Я уже поклялся! Бубе под пыткой не скажу, от кого я узнал адрес!
— Не перебивай меня, пожалуйста! При чем здесь Буба! Поклянись, что ничего и никогда не скажешь Борису про нас с Аркадием.
— Клянусь. Ничего не расскажу Борьке про то, как в прошлую пятницу, отдыхая в кабачке «Планета Голливуд», пошел в сортир отлить и там застал тебя, целующим взасос очаровательного белокурого Аркашу. Никогда не расскажу, какой орган Палыча ласкала твоя шаловливая ручонка во время поцелуя и куда забрался розовый пальчик Аркадия.
— Подлец! Мерзавец! Зачем ты надо мной издеваешься?! Животное! Мужлан! Зачем ты мне все это говоришь?
— Затем, чтоб ты мне фуфловый адресок Бубы не подсунул.
— Это наш с тобой последний разговор в жизни, альбинос проклятый!
— Согласен. Диктуй адрес, мой бывший «голубой» друг, и попрощаемся навек. Слушаю внимательно.
Ленечка по памяти продиктовал столь желанный для меня адрес и бросил телефонную трубку.
Стошенко подрабатывал у Бубы, консультировал Бубу на предмет звуковых эффектов, подбора музыки, шумов, ну и так далее. Отсюда и знание Леонида Стошенко того места, где кинорежиссер Николай Касторский по кличке Буба снимает порнуху с «юными участниками». (Кстати, кураторы-бандиты детского порно отказались профинансировать гомосексуальный вокальный проект Ленечки, свели его с ивановской группировкой и потом долго смеялись над избитым геем. Вот такие они, спонсоры от криминала, шутники и затейники.) Первым на должность порнорежиссера был приглашен я. Как-то во время ночных посиделок, не помню уже в каком кабаке, за мой столик подсел бандитского вида мужчина, назвавшийся Егором. Бандит попросил мою подружку актрисульку Зиночку «сходить попудрить носик» и взялся пудрить мне мозги. Коротенечко изложил суть творческо-коммерческого порнопредложения, заверил, что «все схвачено», "все под «крышей», и предложил встретиться, «если я стремаюсь», с «Большим Папой» для получения гарантий «полной спокухи». От заманчивого предложения делать бабки на детском порнокинематографе я сумел отказаться. Повезло. Бывают и такие предложения, от которых при всем желании не откажешься. В данном конкретном случае мое везение имело имя Николай, отчество Каренович и кличку Буба.
Николай Каренович во времена оно снял несколько детских фильмов-сказок. С приходом к власти демократов Николай Каренович впал в нищету и сшибал копейки, участвуя в устроении разнообразных детских утренников и праздников. Пока подрастало поколение детей, которые еще помнили фильмы Бубы, экс-режиссеру удавалось сводить концы с концами. Когда же последние памятливые детки перестали посещать новогодние елки, покрасили волосы, надели туфли на платформе и ломанулись на рейверовские дискотеки, спал интерес и к Николаю Кареновичу. И у детишек, и, как следствие, у финансирующих ребячьи забавы взрослых. Николай Каренович попробовал делать рекламу, однако за время, проведенное вне съемочной площадки, он здорово отстал в техническом плане. Буба боялся компьютеров, ненавидел цифровую аппаратуру и, привыкнув склеивать обрывки кинопленки за архаичным монтажным столом, путался в отснятом на видео материале. И все же Бубе удавалось с грехом пополам раз в полгода урвать заказик на дешевую рекламку. Но именно с грехом пополам и не чаще чем раз в шесть месяцев.