— Как прикажешь. — Водила послушно сбросил скорость. — Но можем опоздать, учти.
— Планы изменились, земляк. Видишь слева городишко? Это райцентр.
— Заезжаем в райцентр за водкой?
— Не-а. Проезжаем мимо, ты меня высаживаешь.
— А премиальные?
— Заплачу, так уж и быть.
— Ништяк! — обрадовался водила. — А че, дружище, ты вдруг надумал посреди дороги слезать?
— Друзья на мобильник звякнули, сказали — рядом проезжать будут и меня подберут, — ляпнул я первое, что пришло в голову, и тут меня осенило! А ведь и правда, Агиевский вышлет навстречу пару машин, его люди убедятся, что я не тащу за собою «хвоста», и привычно меня повяжут! Нет, ну какой же я дурак, а? Думал — Агиевский отправляет меня в пешую прогулку, дабы избавиться от случайного человека — водителя-частника — и не засвечивать свою берлогу. На полном серьезе пытался представить, сколько времени займет пеший переход от райцентра до поселка «новых русских». А на самом-то деле Миша Агиевский попросту боится, что я явлюсь к нему не один, страхуется и рубит «хвосты»!
«Форд» проехал мимо поворота к райцентру, дисциплинированно, на малой скорости, прокатил еще с километр, развернулся «носом» к Москве и затормозил. Я отдал водиле премиальную сотню, выбрался из автомобиля на обочину шоссе. «Форд», выплюнув на прощание порцию вонючих газов, помчался обратно в Белокаменную, а я побрел, прихрамывая, вдоль кромки асфальта своим многотрудным путем.
По левую руку — лес, по правую — шоссе, за полоской асфальта картофельные поля. Солнышко припекает, туч на небе почти не осталось и асфальт уже высох. Движения на шоссе почти нет. Редко навстречу проедет «жигуленок» или «Москвич», еще реже обгонит меня, одинокого путника, тихоход-трактор или труженик-грузовик. Иду не спеша, жду, когда же наконец объявится на горизонте моторизованный патруль Миши Агиевского.
Ковыляя по обочине шоссе, я думал о прожитой жизни. Бездарно прошла жизнь. Хотел оставить после себя какой-нибудь след на Земле, и ничего из этого хотения не получилось. По молодости строил грандиозные планы, потом понял — планам моим вряд ли суждено когда-либо сбыться, и, оставив пустые мечтания, целиком и полностью занялся ремесленным зарабатыванием денег. Ну что? Много я заработал? Ни фига! Так, что называется, «на пожрать». Эх! Удалось бы замочить эту мразь с рваной харей по фамилии Агиевский! Быть может, хоть это хорошее дело зачтется мне на том свете! Но как же, черт побери, мне перехитрить Агиевского? Как?!
— Эй! Велосипедист! Эй ты, седой-волосатый!
А? Что? Я обернулся. От райцентра в мою сторону катил мотоцикл с коляской. Мотоцикл ехал по встречной полосе, по самой обочине асфальта, можно сказать, след в след за мною. В мотоциклетном седле сидел знакомый милиционер Иннокентий. Тот самый, что подвез меня вчера от районной больницы почти до самого Кондратьева.
— Погодь, велосипедист. Постой, поговорим.
Мотоцикл поравнялся со мной, Иннокентий выключил мотор, выпрыгнул из седла. Сегодня морда у мусора была бледная и скучная, видать, злоупотребил вчера Кеша первачом-самогоном.
— Ух ты, как я тебя удачно встретил, велосипедист! Вопросик к тебе тольки-тольки назрел, еду, гляжу, ты идешь. Чудеса!
«Почему он называет меня „велосипедистом“?» — удивился я и сразу же вспомнил, как вчера, общаясь с милиционером Кешей, прикидывался попавшим в аварию велогонщиком.
— Слышь, велосипедист, покажь паспорт. — Кеша, расставив ноги и уперев руки в бока, встал передо мной, всем своим видом демонстрируя превосходство облеченного властью госслужащего над гражданским хмырем с длинными волосами. Злые Кешины глазенки шарили по мне, будто обыскивали. Кителек распахнулся, и кобура кокетливо выпирала на поясе, словно уродливая коричневая грыжа.
— А в чем дело, Кеша? — спросил я дружелюбно.
— Кому Кеша, а кому Иннокентий Иванович, — отрезал мент, давая понять, что вчерашние наши с ним добрые отношения сегодня неуместны. — Паспорт покажь!
— У меня нету с собой документов, извини.
— Тогда поедешь со мной. — Кеша схватил меня за локоть и подтолкнул к мотоциклу. — Залазь давай в люльку, поехали разбираться с твоей личностью.
«Неужели пенсионер-сердечник все-таки меня заложил?» — подумал я, мягко и ненавязчиво убирая Кешину пятерню со своего локтя.
— Руку отпустите, пожалуйста, Иннокентий Иванович! Объясните, в чем дело, тогда и полезу в люльку.
— Ах, ты так! — Кеша разжал пальцы, оставляя в покое мой локоть, отступил на шаг и потянулся к кобуре. — Сопротивление властям при задержании, да?
— Сдаюсь! — Я вскинул руки вверх, сцепил пальцы на затылке. — Объясните, в чем меня обвиняют, и поехали в отделение.
— Не обвиняют, а подозревают... пока... — помягчел Кеша, между делом извлекая все же из кобуры табельное оружие. — Я с утреца в районную больничку заезжал. В приемный покой вчерась к ночи доставили двух избитых, мужа с женой из Кондратьева. Муж доложил — на него напал волосатый субъект по имени Станислав. По приметам ты похож на преступника и сам вчерась мне сообщил, что в Кондратьево спешишь, а раз у тебя нету документов и доказать, что тебя зовут по-другому, на месте ты не можешь, то поедем разбираться в отделение, понял?
Ах, вот так, значит... Час от часу не легче! Ревнивый супруг оттраханной мною Ангелины не выдержал — наябедничал властям. Страшная штука — ревность.
Опа!!! Есть! Эврика!!! Придумал! Ревность — вот она, отравленная стрела, которая способна изрядно попортить кровушку человеку со шрамом и занести в его без того больной мозг смертоносный вирус безумного и бездумного яростного гнева!!!
Впервые увидев Любовь Игнатьевну, я вспомнил о чем-то похожей на нее красивой женщине с умными глазами. Та умница-красавица, едва не ставшая моей законной супругой, по образованию была психологом, и именно от нее я нахватался кое-каких забавных сведений о разнообразных нервных болезнях. Однажды она поведала, что патологическая ревность — первый признак параноидальной шизофрении. Если Михаил Александрович болен шизофренией в начальной стадии, то... То теперь я знаю, как его победить!!! Покажите алкоголику бутылку, наркоману шприц, шизику соперника, и больной человек сорвется, потеряет самоконтроль!
Шизик и дурак отнюдь не синонимы, шизофреники склонны умничать, выстраивать сложные логические построения и это... это замечательно! Я сумею вклиниться в его больную логику, сумею пробудить болезненные эмоции. У меня получится! Я ведь в конце концов профессионал...
— Ишь заулыбался! Чего лыбишься, волосатый? — Кеша направил на меня пистолетный ствол. — Лыбишься чего, я спрашиваю? Че я такого смешного сказал, а?
— Дурак ты, Кеша, честное слово! Ну подумай ты сам: разве тому избитому мужику, у которого ты снимал показания, отметеливший его преступник паспорт показывал? А если преступник соврал? Представился Станиславом, а по паспорту он какой-нибудь Эммануил или вообще твой тезка — Иннокентий? Что тогда?
— Ты на что намекаешь, а? — Кеша наморщил лоб. Мое высказанное вслух предположение смутило его милицейские мозги, и Кеша разозлился: — Кончай умничать, ты! Полезай в люльку!
Кеша угрожающе вытянул руку с пистолетом. Ну что за придурок! Стоит в шаге от меня, тычет пушкой в живот. Идиот, честное слово!
— А если не полезу? Стрельнешь?
— Стрельну!
— А пистолет-то ты с предохранителя снял, дурилка картонная?
Осуществив штурм подпольной порновидеостудии, я накрепко усвоил два правила касательно хранения и применения огнестрельного оружия: первое — пистолет, который лежит под подушкой или в кобуре, скорее всего находится на предохранителе, второе — пока пистолет на предохранителе, он представляет из себя всего лишь неудобную и тяжелую железную загогулину.
Кеша пребывал в заблуждении, что волосатая личность на мушке его застрахованного от нечаянного выстрела «Макарова» непременно должна испугаться одного вида вооруженного милиционера. Безусловно, позавчера я бы наделал в штаны, направь на меня пушку какой-нибудь мент, испугался бы если и не самой пушки, то неприятностей, которые может устроить любому обыкновенному гражданину разгневанный милиционер. Но позавчера была пятница, а сегодня — воскресенье, и за последние не полные сорок восемь часов много воды утекло. Поменялся мир вокруг меня, изменился и я сам.