— Ты кто? — удивленно вылупился на пришельца Яшка. Шестнадцать телохранителей, лакающих пепси на подступах к оккупированному авторитетом ресторанному кабинету, не могли допустить в гости к Яшке абы кого. Им вообще было строго-настрого приказано никого не пускать.
Петрович пристально взглянул в злые, прищуренные Яшкины глазки и произнес вкрадчиво:
— Что же ты здесь сидишь? У тебя же понос! Сейчас в штаны наложишь. А ну, беги в сортир!
Яшка как ошпаренный вскочил с места и на кабаньих ножках кренделем выбежал из ресторанного кабинета. Только бархатные портьеры напутственно колыхнулись — в добрый путь! Удачи!
— А вы сидите, друзья! — Петрович жестом заставил Маринку и Арчи оставаться на местах. — Вы сидите, вы даже не в силах пальцем пошевелить! Вы окаменели и онемели! Вы — две гипсовые статуи!
Маринка и Арчи застыли в нелепых позах.
Надо сказать, что Виктор особенно не удивился приходу наставника. После вчерашнего поединка он еще не успел окончательно прийти в себя. Нечеловеческое напряжение, физическое и моральное, давало о себе знать. В ресторан Виктора привели послушной заторможенной куклой. На полученные от Арчи доллары он вообще никак не отреагировал, и даже Маринка воспринималась сегодня Виктором чуть по-иному. Он вдруг заметил неприятную бородавку у нее на шее — малюсенькую, аккуратно припудренную, но где же раньше были его глаза? И почему он никогда не обращал внимания на косой шрам, пересекающий Маринкино запястье? Отчего его так привлекал до сегодняшнего дня лошадиный запах пота у нее из-под мышек?
— Посиди и ты, сынок, и послушай, что тебе расскажут твоя разлюбезная Марина и ее сутенер Арчи, — мягким голосом произнес Петрович, кладя на плечо Виктору изъеденную морщинами, но еще сильную, совсем не старческую руку.
Голос Петровича изменился.
— Ты, Арчи, сейчас расскажешь парню всю правду! Как только начнешь врать, станешь задыхаться, понял? Отомри!
Арчи смог наконец изменить неудобную позу, в которой его застал предыдущий приказ Петровича.
— Витя, он все врет, я не сутенер, я бр-р-р... — начал Арчи, но тут же схватился за горло, закашлялся и выдавил из себя хрипящим шепотом: — Не-е-ет, не-е вре-е-ет... Все правда, Витя! Эта сучка — моя ручная шлюшка... Дружка твоего Сашку я замочил, нашел твой адрес и...
Арчи говорил минут десять. Виктор молча слушал. Услужливая психика заставила Витю воспринимать рассказ Арчи отстраненно. Будто в услышанной истории фигурировали абсолютно незнакомые люди.
Когда Арчи закончил и Петрович снова приказал ему замереть, Виктор долго молчал, а потом произнес тихо:
— Когда мы служили в армии, однажды ночью нас подняли по тревоге. Из соседней части дезертировали пятеро первогодков. У них были автоматы, гранаты... Мы прочесывали лес, и я первым увидел свет костра. Никому не сказал, попер на свет, как дурак... У костра сидели все пятеро обкурившихся анашой дезертиров... Я от неожиданности и автомат-то с плеча снять забыл... А они стали стрелять. Они стреляют в меня, а я стою, как дурак... Потом из кустов выпрыгнул Сашка, наскочил на меня, повалил, прикрыл своим телом... Пулю поймал в плечо...
Виктор замолчал, поник, уставившись ничего не видящими глазами в тарелку салата «Столичный».
— Хочешь, чтобы Марина подтвердила рассказ Арчи? — ласково спросил Петрович, наклонясь к самому уху Виктора.
Виктор отрицательно мотнул головой.
— Тогда пойдем, сынок, вставай!
Голос Петровича вновь стал гласом повелителя, отказать которому невозможно.
— Слушай внимательно, Марина! Как только мы уйдем, ты возьмешь со стола вилку, вставишь ее в правый глаз Арчи и трижды повернешь! Потом пойдешь в комнату администратора, попросишь позвонить по телефону, наберешь номер 02 и честно сознаешься в убийстве сутенера!
Петрович, поддерживая Виктора за локоть, вывел его из занавешенного бархатом кабинета в ресторанный зал.
Телохранители Яшки не обратили на новоявленную пару никакого внимания. Дюжие, коротко стриженные парни сидели неподвижно, словно восковые куклы, вроде как спали с открытыми глазами.
Уже у самого выхода, в трех шагах от ливрейного швейцара, оба Виктора столкнулись с бледным, вспотевшим Яшкой. Яшка открыл было рот, но Петрович властно распорядился:
— Молчать! Ты опять хочешь в сортир. Ты теперь постоянно будешь хотеть в сортир и до конца жизни будешь носить памперсы. У тебя недержание. Ты не умеешь сдерживать свои естественные отправления!
На глазах у изумленного швейцара высокий гость, особо важная персона, вселяющая священный ужас в добрую половину жителей города, сделал под себя лужу и, смешно перебирая ногами, побежал в сторону туалета, который он покинул не далее как минуту назад.
Некогда человек по фамилии Мессинг на спор беспрепятственно гулял по коридорам Лубянки. Беспрепятственно входил внутрь и выходил из строго охраняемого здания. Мессинг не был офицером КГБ, он был гипнотизером-самородком. Петрович тоже был самородком, но, в отличие от эстрадника Мессинга, он многие годы шлифовал свой природный талант по древнейшим методикам, доступным лишь узкому кругу особо посвященных.
В конце сороковых девяностолетний буддийский монах, патриарх стиля Крысы, учил «Искусству Руки, Взгляда и Голоса» четырех юношей китайцев и молоденького советского лейтенанта с едва пробивающимся пушком пшеничных усов над верхней губой. Минули годы, и те четверо китайцев стали личными телохранителями товарища Мао, а лейтенант из Советского Союза стал майором, инструктором спецшколы ГРУ. Но прежде чем стать инструктором, Петрович успел примерить и фрак английского лорда, и форму американского полицейского, и лохмотья парижского клошара...
Около здания ресторана к Петровичу подошел молодцеватый гражданин в штатском, из-за отворота серого пальто показал краснокожую книжицу и распорядился:
— Без шума идете за мной.
— У тебя великолепный оперный голос, — вкрадчиво произнес Петрович. — Пой и забудь обо всем, кроме того, что ты должен очень хорошо спеть! Сегодня Восьмое марта, праздник, оглянись вокруг!
Гражданин с удостоверением осторожно огляделся.
— Видишь, сколько народу пришло тебя послушать! Театр полон. В зале ажиотаж, ты один на сцене, ты — заслуженный артист. Пой!
К сожалению, гражданин при исполнении не знал ни одной оперной арии. Поэтому он заорал во всю глотку, отчаянно фальшивя:
— "На речке, на речке, на том бережочке мыла Марусенька белые но-оги..."
Через полчаса Петрович с Виктором под ручку благополучно добрались до вокзала. Несколько пассов руками возле лица молодого человека — и его глаза вновь обрели осмысленное выражение.
— Будем прощаться, хлопчик, — грустно улыбнулся Петрович. — Твой поезд отходит через полчаса. На, держи билет...
— Откуда вы узнали про Марину и Арчи? — перебил Виктор — И про то, что мы пойдем в ресторан и...
— На поезд опоздаешь! — перебил в свою очередь тезку Петрович. — Столько вопросов, я не успею ответить.
— Но, Виктор Петрович, я...
— Ладно, слушай. Марина сама мне все рассказала, все планы во всех подробностях. Ты не помнишь, не можешь помнить, но как-то раз после того, как ты побывал у меня в гостях, я вместе с тобой отправился домой к Марине и заставил ее говорить, а потом забыть, что я приходил. Это было не сложно. Я еще в поезде, когда мы с тобой впервые встретились, начал подозревать, что дело не чисто, выслушав твой рассказ о дружке Саше и неожиданной телеграмме. Подменил электробритвы, дабы ты обязательно вспомнил и нашел меня, когда тебя возьмут в оборот. Понравился ты мне, парень. Решил и тебе помочь, и негодяев наказать. Старею, становлюсь сентиментальным... Ну да ладно... давай прощаться. Пора. Езжай домой, Витя. И забудь обо всем. Ты приехал в Питер, встретился с другом Сашей, неделю вы кутили, вчера подрались с хулиганами в ресторане. Случилась поножовщина, но все кончилось хорошо. Правда, тебе перепало малость, порезали тебя хулиганы, зато Сашку ты спас... Понял? Ну давай, беги. Поезд через две минуты отходит.
— Хорошо, я побежал. Прощай, Сашка! Летом, на студенческих каникулах, приедешь в гости?
— Обязательно приеду, дружище. Пока!