XXX
АЛХИМИК
Некий алхимик, столь жалкого вида, будто плоть его подвергли перегонке, а одежду испепелили, вцепился в другого бедолагу у дверей угольщика и твердил ему:
— Я спагирический философ и алхимик, знакомый с тайными силами минералов; по милости господней проник я в секрет философского камня, источника жизни и бесконечно воспроизводимой трансцендентной трансмутации; порошок, извлеченный из сего камня, служит мне для превращения ртути, железа, свинца, олова и серебра в золото более высокой пробы и куда более ценное, нежели добытое обычным путем. Я творю золото из трав, из яичной скорлупы, из волос, из человеческой крови и мочи и из всякого мусора; трачу я на это немного времени и самую ничтожную толику денег. Я никому не осмеливаюсь открыться, ибо как только известие сие дойдет до слуха властителей, они заточат меня в тюрьму, дабы не тратиться более на морские походы в Индию и показать кукиш тамошним золотым россыпям и другой кукиш Востоку. Вижу, что ваша милость — человек рассудительный, благородный и почтенный; посему я и решился доверить вам столь важную и редкостную тайну. Ознакомившись с ней, вы через день-другой будете голову ломать, куда бы деть свои миллионы!
Бедняга глядел на него с жалкой собачьей преданностью, ибо воспылал столь неутолимой страстью к несметным миллионам, ему обещанным, что пальцы у него ходили ходуном, будто пересчитывая денежки, а завидущие глаза вытаращились во всю ширь. Мысленно он уже понаделал немало золотых брусков из сковородок, жаровен, котелков и подсвечников.
Он спросил алхимика, сколько ему потребуется денег, чтобы приступить к делу. Тот ответил, что потребуется всего ничего: шестисот реалов с лихвой достанет, чтоб позолотить и посеребрить вселенную, и большая часть денег этих уйдет на реторты и тигли. Самый же эликсир, животворная душа золота, ничего не стоит, его найдешь бесплатно, где только захочешь, а на уголь не надобно и гроша ломаного, ибо с помощью извести и навоза можно и возгонять, и переваривать, и сепарировать, и ректифицировать, и заставить циркулировать. И дабы доказать, что он не попусту болтает, он готов хоть сейчас проделать это все на дому у собеседника, в его присутствии, и требует лишь одного — сохранения тайны.
Меж тем угольщик, слушая его брехню, кипел от злости оттого, что алхимик норовил обойтись без угля.
На этом застиг их Час, и угольщик, черный от угольной пыли и насквозь провонявший адской кухней, набросился на алхимика и заорал:
— Бездельник, враль, жулик, зачем ты водишь за нос хорошего человека, суля ему золотые горы?
Алхимик тоже распалился и крикнул угольщику, чтоб сам не врал, но глазом не успел моргнуть, как получил от того затрещину. Завязалась потасовка, и алхимику так досталось, что нос у него налился огнем, будто реторта. Простофиля же не разнимал драчунов, боясь перепачкаться в саже да копоти, а они так крепко вцепились друг в друга, что и не разобрать было, кто из них угольщик и кто кого выкрасил в черный цвет. Прохожие наконец сумели их унять; посмотришь на них — закоптели оба, как соборные гасила или словно их свечными щипцами отделали.
Угольщик сказал:
— Этот грязный мошенник хвалится, будто научился добывать золото из дерьма и старого железа, а сам гол как сокол, ни кожи ни рожи. Мне подобные птицы знакомы, сосед мой пострадал от такого же загребалы, который целый месяц заставлял его покупать у меня уголь, пока не выманил из него тысячу дукатов, и все сулил, что обратит уголь в золото, а обратил в дым да пепел и ободрал беднягу как липку.
— Поганый ты пес, — ответил алхимик, — я свое слово сдержу. А ежели ты добываешь золото и серебро из камней, которыми торгуешь заместо угля, из земли и дерьма, которыми их присыпаешь, да из ловких проделок с весами, почему мне не добыть золота с помощью Ars magna,[13] Арно, Гебера, Авиценны, Мориено, Роже, Гермеса, Теофраста, Вистадия, Эвонима, Кроллия, Либавия и Гермесовой «Смарагдовой таблицы»?
Угольщик взъерепенился и возразил:
— Потому что все эти писаки тебя с ума свели, а ты сведешь с ума любого, кто тебе поверит. Я-то уголь продаю, а ты его попусту жжешь; потому я и добываю из него золото и серебро, а ты — гарь да копоть. Истинный философский камень кроется в том, чтоб купить задешево, а продать задорого, и к чертям всех этих имяреков, что ты тут называл. Я с большей охотой потрачу уголь, чтоб сжечь тебя, завернув в их творения, чем даже продам его. А ваша милость пусть считает, что денежки ее сегодня заново на свет родились. Ежели захотите нажить другие — случите дублон с торговлей, он вам к концу месяца и принесет другой дублон приплода. А коли вашей милости вовсе опостылели деньги, выбросьте их в нужник; зато, когда пожалеете, легче и чище будет достать их оттуда, чем из горнов проклятого болтуна. В россыпях-то у него одни лохмотья, а гуда же — корчит из себя индийские копи и возомнил тягаться с перуанскими кладами.
XXXI
ТРИ ФРАНЦУЗА И ИСПАНЕЦ
Три француза шли в Испанию через бискайские горы. У одного на шее висел, на манер слюнявки, станок с кругом для заточки ножей и ножниц, у второго на спине горбом торчали два короба с кузнечными мехами и мышеловками, а третий тащил лоток с гребешками и булавками.
Надумали они сделать привал на крутом подъеме, и тут повстречался им испанец, шествующий во Францию пешком, с плащом через плечо. Все четверо уселись передохнуть в тени деревьев. Завязалась беседа. Посыпались вперемежку: «Oui, monsieur!»[14] и «Бесспорно!», «Par ma foi!»[15] и «Премного сожалею». Французы спросили испанца, куда он держит путь, и тот ответил, что идет во Францию, спасаясь от правосудия, преследующего его за какие-то проказы. Оттуда намеревается он перебраться во Фландрию, дабы смягчить гнев судей и завоевать их доброе мнение верной службой королю, ибо испанец вдали от родной земли не станет служить никому, кроме своего государя.
Французы подивились, как это он отправился в столь долгий путь, не обеспечив себе пропитания каким-нибудь ремеслом или товаром на продажу, а тот ответил, что ремесло испанца — ратный подвиг, а посему человек благородный, но бедный попросит на дорогу взаймы или прокормится подаянием, а мошенник, как и повсюду, добудет себе хлеб грабежом. В свой черед, он спросил французов, ужели не побоялись они идти из Франции по чужой земле и через столь суровый горный край, где грозила им опасность попасть в руки грабителей? Он просил поведать ему, по какой причине покинули они родные места и какую выгоду может им принести рухлядь, коей они нагружены столь тяжело, что даже мулов и вьючных лошадей пугают своим видом, а кой-кого, наверно, вводят в искушение.
Точильщик, говоривший на несколько менее засоренном французскими речениями испанском, сказал:
— Мы дворяне, обиженные королем Франции; нас погубили злые языки, а я пострадал более других, ибо трижды побывал в Испании, где по милости сего станочка и точильного круга мне перепало в Кастилии немало пистолей, а по-вашему — дублонов.
Лицо у испанца вытянулось, и он ответил:
— Пусть король Франции скрывает свою способность излечивать золотуху, коли он терпит, чтобы им были недовольны торговцы кузнечными мехами, гребешками да булавками.
Точильщик возразил:
— Надобно вам знать, что мы, точильщики, все равно что наземный флот, и идем мы на вас, дабы точить и подтачивать не ножи ваши, а золотые бруски. Видите вон тот кувшин с отбитым горлышком, что цедит струйку, как больной мочетеком? Он-то и принесет нам денежки без грохота волн морских и без опасных океанских бурь; а коли есть вот это колесо — не потребуется ни парусов, ни капитанов. Владея подобным устройством из четырех дощечек и точильного камня, да еще изрядной толикой булавок да гребешков, кои мы щедро сыплем во все страны, мы точим, и чешем, и кровь пускаем из жил обеих Индий. И можете нам поверить, что французская казна немало обязана тому, кто ставит мышеловки и раздувает горны.