— Видно, ничего не поделать, одного придется обрадовать, остальных обидеть.
Как ни тянул он время, все же пришлось ему позвать просителей, дабы наконец разделаться с ними. Напустил он на себя неприступный вид, наподобие мраморного изваяния, чтобы скрыть свои чувства на время аудиенции. Домогатели ворвались, оттирая друг друга, будто овцы, но, прежде чем они успели разинуть рты и поднять крик, сеньор молвил:
— Должность одна, вас же много; я желаю, чтоб занял ее один, но и прочие не остались бы в убытке. — На этих словах застиг его Час, и сеньор, оказав милость одному из собравшихся, вдруг залопотал бессвязно, обещая остальным, что и они, в очередь, унаследуют сию должность. Тотчас же каждый из злополучных наследников возмечтал о смерти тех, кого он заступит, суля им круп, плеврит, чуму, тифозную горячку, разрыв сердца, апоплексию, дизентерию и острие кинжала. Не успел сеньор договорить, как будущим наследникам почудилось, что их предшественники уже прожили долее, нежели десять Мафусаилов, вместе взятых. Когда же десятый подсчитал, что унаследует должность через пятьсот грядущих лет, все преемники наперебой принялись гадать, когда же им достанутся посмертные блага. Тридцать первый, после тщательных выкладок, уразумел, что займет желанное место день в день с концом света, уже после пришествия Антихриста, и воскликнул:
— Я заступлю на сию должность между пыткой иглами и огнем! Хорошим же я окажусь работником, когда меня поджарят! А кто в судный день позаботится, чтоб покойнички уплатили мне жалованье? На мой взгляд, пускай тридцатый живет, сколько ему заблагорассудится, ибо к тому времени, как он займет свое место, весь мир давно вывернется наизнанку!
Сеньор удалился, не дожидаясь, пока все на словах поубивают и попереживут друг друга, ибо стало невмочь смотреть, как они погоняют столетия и очертя голову несутся к saeculum per ignem[8] жаждая устремиться в saecula saeculorum.[9]
А счастливчик, подцепивший лакомый кусок, совсем опешил, увидев, каким длинным рядом наследников довелось ему обзавестись; судорожно схватился он за свой пульс и поклялся остерегаться поздних ужинов и солнечного жара.
Остальные же переглядывались, как злобные каторжники, скованные одной цепью, и каждый проклинал другого за то, что тот еще жив, накликал на него всяческие хворости, присчитывая ему с десяток лишних годков, угрожая ему разверстой могилой, хирел от его цветущего здоровья, будто от собственного недуга, и жаждал одного — швырнуть предшественника врачам, как швыряют собаке кость.
XXII
ПОПРОШАЙКИ
Несколько попрошаек, из тех, что просят взаймы, а отдают после дождика в четверг и охотятся на простофиль, как пауки на мух, улеглись спозаранку в постели, поелику нечем было прикрыть бренное тело. Потратили они в складчину восемь реалов — все свое достояние — на облатки, чернила, перья и бумагу, превратив их в некие блюдечки для сбора пожертвований, иначе говоря — в послания с отчаянной припиской, оповещающей о крайней нужде, — мол, тут замешана честь и «дело идет о жизни и смерти», обещая вернуть долг в ближайший срок и объявляя себя рабами данного ими слова. А на тот случай, ежели в ссуде откажут, сославшись на пустую мошну, была заготовлена у просителей последняя из тысячи пятисот их уловок: буде наличных не найдется, пусть благоволят прислать на предмет заклада какие-либо ценности, кои будут, разумеется, возвращены затем в полной сохранности. И в заключение: «Простите за дерзость» и «Мы не осмелились бы обратиться ни к кому другому».
Сотню таких записок собрались жулики выпустить, подобно стрелам из лука, дабы не осталось уголка, не окропленного брызгами их плутовских козней.
С записками рысцой потрусил известный дока пожрать на чужой счет, великий жулик с бородой что рыбий; хвост и в плаще — ни дать ни взять лекарский подручный! Остальные же проходимцы, засев в своем гнезде, взялись подсчитывать будущие доходы и спорить до хрипоты, составят ли они шестьсот или четыреста реалов; когда же стали прикидывать, на что потратить доставшиеся нечестным путем деньги, свара разгорелась еще пуще; мошенники до того развоевались, что повскакали с кроватей, а поскольку им нечего было натянуть на задницу, каждому досталось больше пинков, нежели оплеух. Тут как раз воротился сборщик урожая с хитроумных замыслов, и плуты нюхом почуяли — ничего нет, в карманах пусто, авось бог подаст! Руки посланец растопырил, дабы все нидели, что ношей он не обременен, зато письма торчали отовсюду. Попрошайки остолбенели, поняв, что улов состоит единственно из ответов на послания, и спросили, едва дыша:
— Что же у нас есть?
— А ничего нет, — ответил незадачливый вымогатель. — Потрудитесь прочитать, коли нечего считать.
Принялись плуты разворачивать записки с ответами; первый гласил: «Ничто в жизни меня так сильно не огорчало, как невозможность услужить вам таким пустяком».
— Чего там, услужил бы, так еще не так бы огорчился!
Во второй значилось: «Сеньор, кабы я вчера получил ваше письмо, я с превеликим удовольствием оказал бы вам сию услугу».
— Пошел ты к черту со своим вчерашним днем! Чтоб тебе всю жизнь бегать за должниками!
Третий ответ: «Времена такие пошли, что ничего блаприятного ожидать не приходится!»
— Ах ты проклятый ходячий календарь! У тебя денег просят, а ты предсказаниями занимаешься!
Четвертый: «Ваша милость не столь страдает от нужды, как страдаю я от невозможности вам помочь».
— А ты откуда знаешь, как я страдаю, чертов ублюдок! В пророки подался, стервец! Догадки строишь, когда у тебя взаймы просят?
— Дальше нечего и читать, — завопили все хором.
И после долгих и крикливых сетований порешили: сейчас ночь; в возмещение понесенных убытков погрызем вместо ужина облатки, коими запечатаны были письма, и присоединим сии послания к кипам прежних, а затем продадим их кондитеру, который даст нам за это самое меньшее четыре реала и понаделает из них саваны для пряностей, колпачки для засахаренных фруктов, мантильи для булочек и сапожки для пирожных.
— Это ремесло — брать взаймы — давным-давно сыграло в ящик, — сказал, зевая, гонец. — Теперь остается только у кого-нибудь ум призанять заместо денег. Когда посмотришь, как от тебя воротит нос и строит кислую рожу тот, у кого хочешь попросить в долг, — ты сам готов дать ему больше, чем собирался у него взять. А коли подсчитать, сколько потрачено на писанину да беготню, выйдет, что ты всегда в проигрыше. Господа хапуги, люди всюду держат ухо востро!
За такими разговорами застиг Час сих ловцов рыбки на бумажную наживку, и самый начальный из них молвил:
— Сколько ни болтай языком о чужих деньгах, своих не прибавится, а если дожидаться, пока их принесут на блюдечке, — сдохнешь от голода под забором. Сладкие речи — не отмычка, красные слова лезут в уши, а не в карманы. Дать аудиенцию тому, кто пришел у тебя гроши вымогать, — все равно что черту давать. Трудно стало просить, легче отобрать. Ежели каждый за свой мешок держится, нечего мешкать попусту. Иначе говоря, коли взялся воровать — воруй во всю прыть, да с толком хватай, чтобы на всех хватило — и на обвинителя, и на писца, и на альгуасила, и на прокурора, и на адвоката, и на ходатая, и на докладчика в суде, и на судью, а остаток прибереги, ибо тощему кошельку уготована толстая веревка.
Друзья, уж лучше быть с родной земли изгнанным, нежели в родную землю загнанным; огласка в одно ухо вошла, из другого вышла; коли на позор нас выставят — от этого никому ни тепло ни холодно, сей позор нам не в зазор; коли сечь возьмутся — тут уж выбора нет, бери, коли дают. Может, когда оголят тебя, еще народ телеса твои похвалит, а когда с кобылки слезешь прикроешь зад курткой. Коли пытать будут да правды добиваться — что с нас, вралей, возьмешь? Пытка — напрасный труд, правды от нас, так же как и от портных, не добьешься. Коли на каторгу отправят — послужим королю бритыми головушками: пусть светят ему наши макушки, меньше будет расходовать на светильники. Коли повесят, это уж пахнет finibus terrae,[10] да ведь двум смертям не бывать! Зато будь висельник каким ни на есть плутом, родителям его всегда почет, ибо все олухи только и делают, что хором твердят: обесчестил-де сынок родителей, а ведь что за достойные да благородные люди! А коль скоро, пока мы живы, лекари да аптекари рвут у нас деньги из глотки, разве плохо заболеть пеньковой болезнью и эдак оставить их с носом? Итак, господа, беритесь за дело!